— Что? — спрашивает, тоже кричит. — Тихо едем? Сейчас прибавим!
И еще газу прибавил, чувствую, до предела. Взревел мотоцикл, как резаный, и понесся, пошел вразнос… Володьке хорошо, он хоть глазами смотрит, а я в полной темноте гибну, прощаюсь с жизнью! Ну, все, думаю, хана и амба, дядя Федя, отвоевал ты свое, отрыбачил, угробит тебя дружок по-соседски, купился ты, дурак, на дармовщину. Пока ехали, несколько раз я с жизнью прощался.
Так и доехали, я — в полной темноте. Когда слез, ноги не держат. Ну, слава Богу, живой. Шлем снял и сразу из космонавта опять в человека превратился. Хорошо. Раз жив — значит не помер.
А озеро Бирюксинское у нас — громадное, почти море, ни за что его за раз не обозреть. Только сейчас от него один пшик остался, — вода ушла, одна яма, котловина страшная чернеет, где лужи, где озерца поблескивают, и прежнее русло речки оголилось…
Поглядели мы вначале на дамбу, на будку сторожевую, не видать ли врагов?.. Володька-то хитрый, со стороны горы подъехал, от кустов, нам все хорошо-о видно, а нас самих — нет, мы как бы еще не подъехали с визитом… Ага, видим будку, легковую машину, грузовичок и человечек одинокий болтается… Ну, значит, все, пьяным-пьянешеньки ильи муромцы, спят впокатную… А как же им не выпить? Что ж они не люди, что ли?! Что ж это за сторожа такие, если не выпимши? У нас так не бывает. А уж когда рыба пошла, тут без стаканчика никак не обойтись, тут на неделю всяко заряжайся.
Проверили мы сторожей, у тех — полный порядок, хорошо, стали озеро обозревать… Видно людей-то! Люди тут как тут. Переползают, копошатся фигурки серенькие… А на берегу, в кустах — нам-то хорошо видно легковушки и мотоциклы торчат. Дураков-то нет. Народ приехал грабить награбленное. Пролетарий — всегда прав.
Володька задвинул мотоцикл в куст.
— Ну, Иваныч, — говорит, — пойдем что ли, помолясь…
На мне кеды для удобства, — кругом же грязь непролазная, все одно мараться, — на нем старые ботинки, зимние.
— Пошли… — говорю.
Тронулись мы в путь… Шли, шли, рыбы пока не видать, мелочевка дохлая попадается, а грязи с илом много вокруг, топко, где по колено проваливаешься, где по пояс… Володька скоро без ботинок остался.
— Иваныч, — кричит, — твою мать, я ведь без обуви остался!
Стал шарить в следах, рукой по плечо залез — да где там! Весь только перемазался, изматерился. Что делать? А ничего, так идти, босиком. Мы зачем приехали-то? За рыбой.
Так и покандыбали дальше, я — в кедах, он — в носках. Чертыхается, вскрикивает, больно ногам-то, колет их почем зря осочина да корни… Наконец, до первой хорошей лужи добрались, есть в ней рыба, и крупная, только все уже — готовая, на боку и кверху пузом плавает. И вороны тут же, падки на добычу, расклевывают рыбу и нас не боятся. Обнаглели.