— Вы играли в бильярд?
А? Что?
Я резко оборачиваюсь.
Он показывает на кий, лежащий на полу возле кровати.
— Это ваш? Я ничего в этом не понимаю, но он великолепен. Клен?
Он все-таки нашел лазейку. Прежде чем ответить, я делаю глубокий вдох.
— Клен и красное дерево.
— Наверное, дорого стоит?
Я не понимаю его метода. Искреннее любопытство пополам с провокацией. Странно, как только я перестаю огрызаться, он сам начинает нападать.
— Довольно-таки. Но в этом состоит прелесть многих произведений искусства. Красиво и дорого.
— И абсолютно бесполезно.
В какую-то долю секунды я вижу, как хватаю бутылку и бью его по лбу. На самом деле он только что завладел ею и вонзил в пробку штопор.
— Кажется, я поторопился с отказом, — говорит он, разглядывая этикетку. — Если бы я знал, что вы пьете марго…
Я выключаю кофеварку и достаю второй стакан. Он разливает вино.
— Вы правы. Если уж пить, то самое лучшее.
— Однако, доктор, вы так говорите, будто это вам предстоит пересечь пустыню озлобленности. Нельзя ли короче?
— Ладно, вы правы, не стоит ходить вокруг да около. Реабилитация психомоторных инвалидов — это моя работа. В вашем случае необходимо сделать миллион вещей, чтобы не дать вам замкнуться в вашей раковине. Всё это простые веши, но они требуют определенной работы. Если вы сделаете необходимое усилие, вам все откроется, вы сможете снова начать нормальную жизнь, вы станете левшой.
Тишина. Я жду, когда он закончит. Чем раньше, тем скорее он свалит.
— У всех инвалидов есть свои компенсаторные механизмы. Вам надо работать над левой рукой, чтобы полностью овладеть ею. В подсознании у нас у всех заложена одна и та же телесная схема, поэтому во сне вы еще несколько лет будете видеть себя прежним и…
— Убирайтесь.
— Нет, дайте мне сказать, вы не должны упускать такого случая, чем дольше вы будете тянуть, тем…
— Ну почему я? Почему, мать вашу??!!
Я повысил голос. Конечно, он этого и хотел.
— Потому что в вас есть нечто, что мне непонятно и интересно…
— Ах вот как…
— Я чувствую в вас травму, гораздо более глубокую, чему других моих пациентов. Что-то… болезненное.
— Что же?
— Еще не знаю.
После секундного удивления я разражаюсь смехом. Смехом, который застревает у меня в горле.
— Хотя бы ваша травма… Потерять руку под скульптурой…
— Травма как травма — производственная, — говорю я.
— Да нет же, и вы знаете это лучше меня. Это первый случай, в Бусико ничего подобного прежде не было зафиксировано. И потом, ваше пребывание в больнице, ваши неожиданные реакции, как тогда, помните, когда вам снимали швы? Вы изменились в лице, но меня поразило ваше спокойствие, я бы сказал, почти безмятежность. Можно было подумать, что не происходит ничего особенного: ни боли, ни стона, когда вытаскивали скрепки, ни малейшего движения при виде культи, ни вопроса о будущем, ни смятения, ни возмущения. Ничего — отсутствующий взгляд, маска, удивительная покорность, с которой вы шли на все, что от вас требовалось. На все, кроме переобучения. Вам, может быть, это покажется странным, но вы реагируете скорее как человек, получивший серьезные ожоги… Вы как бы ищете неподвижности… Не знаю, как лучше объяснить…