— Плантатор сам не лучше его…
Я постарался запомнить лицо этого Давида, выражавшее беспредельную наглость, и решил: если кому-то и предстоит здесь понести кару, то этому минхеру Давиду в первую очередь.
— Как зовут плантатора?
— Минхер Хендрик.
— А фамилия?
— Не знаю, господин, право, не знаю.
Чуть позже из усадьбы во двор выбежало трое нарядно одетых белых детей.
— Это дети плантатора, — объяснила Мария испуганно дрогнувшим, как мне показалось, голосом.
Я взглянул на нее удивленно и осторожно спросил, отчего у нее этот страх, ведь ей ничто теперь не грозит и впредь грозить не будет.
— Ах, господин! — Мария судорожно передернулась. — Это очень злые дети. А вот тот мальчик, самый старший, ему всего девять лет, а для рабов он страшнее самой ядовитой змеи. Так его воспитывают родители…
— Не понимаю! Как же они его воспитывают?
— Они учат его ненавидеть рабов, бить их по каждому поводу и всячески над ними издеваться…
— Мария, ты, верно, преувеличиваешь! Ведь это еще дети…
— Да, дети, но родители учат их с детства ненавидеть и презирать нас, рабов…
Весь день нам пришлось провести, укрывшись в ветвях, чтобы не выдать своего присутствия.
Плантация сбегала вниз к реке, и здесь было сооружено некое подобие пристани с небольшим деревянным помостом. Возле него покачивались разной величины лодки, привязанные к доскам веревками. Об этих лодках следовало помнить — они могли представлять для нас определенную опасность.
На закате, после более чем десятичасовой работы в поле под палящим солнцем, невольники вернулись в свои бараки. Видно было, что они едва держатся на ногах.
— На плантации рабы почти совсем не получают пищи в быстро теряют силы, — говорила Мария. — Чтобы принудить их работать, надзиратели непрестанно стегают их плетьми.
Еще будучи в столице колонии, я очень быстро понял, в чем состоит главный принцип голландской системы колониальной эксплуатации. Системы на редкость жестокой и даже более страшной, чем колониальные системы других стран, тоже, впрочем, не грешащих особой филантропией. Итак, в основе голландской системы лежал принцип: достаточно, если раб, занятый тяжким трудом на тростниковых полях, проживет два-три года, а после смерти от истощения и слабости будет заменен новым рабом. В течение этих двух-трех лет его буквально морили голодом, экономя на питании, а как следствие возникающую физическую немощь раба компенсировали постоянными побоями, таким варварским путем повышая производительность его труда. Раб был обречен на верную скорую смерть, но экономика колонизаторства, основанная на беспощадном грабеже человеческого труда, приносила плантатору неслыханные барыши, ибо дешевле было купить нового раба, доставленного из Африки, чем расходовать средства на питание старого.