Через силу, тяжелым рывком поднялась. Нужно идти. Ужин готовить. И — разговор предстоит. Сегодня Николай с начальником ГУВД Вересовым должен встретиться; сегодня должно стать ясно: или все-таки в пропасть их семья полетит, или есть еще шанс удержаться.
Сама открыла ключом дверь, вошла. В большой комнате бубнил телевизор, в ванной шипел душ. Но, несмотря на живые звуки, атмосфера тревожная, гнетущая. “Будто покойник в доме”, — вспомнилась Валентине Викторовне поговорка, и она тут же себя обругала, испуганно-просяще добавила: “Не дай бог, не дай бог”.
Хотела поздороваться — объявить о своем приходе, как делала обычно, но не стала. Молча сняла сапоги, повесила на вешалку пальто.
Николай сидел в кресле. На экране телевизора скакали полуголые худые девицы, наперебой пели слабыми голосками:
Отмени мой домашний арест,
Отмени мой аре-ест!
Сострадание к мужу тут же сменилось раздражением, негодованием даже. И Валентина Викторовна жестко спросила:
— Ну что?
— Что? — Николай как-то пугливо взглянул на нее, взял с журнального столика пульт, сделал звук телевизора тише.
— Поговорил с Вересовым?
— Поговорил.
И, поняв, что ждать хорошего нечего, Валентина Викторовна все же задала новый вопрос:
— И как?
— Как... Хреново. Все. — Николай, кряхтя, пошевелился в кресле. — В течение месяца освободить площадь... Вересов сам на иголках — сплошные проверки, начальник службы собственной безопасности новый, из края поставили...
Он еще говорил, говорил что-то бесцветно и виновато, тоном объясняющего, где загулял вчера, муженька, но Валентина Викторовна не слушала — в мозгу засела и повторялась одна фраза: “В течение месяца освободить...” Это значит — выселяться со всеми вещами, горшками, телевизором этим несчастным (взяла пульт и выключила его вовсе), с диваном огромным, скрипучим, с книгами, которые давно никто не читает. Взять и оказаться на улице.
— И, — перебила мужа, — и как теперь?
Он вспылил:
— А я знаю — как?! Как! Извиняюсь, мало денег с алкашни собирал, не хватает нам на квартиру.
Валентина Викторовна села на диван, пружины с писклявым стоном сжались. Муж же, наоборот, вскочил, заметался по небольшому свободному пространству комнаты:
— Тридцать лет проработал! Улицы эти топтал пэпэсником! И — вот... Сволочи!
— Погоди, — пересилив страх перед его криками, остановила Валентина Викторовна; муж кричал подобное за последние месяцы не раз и не два. Пора было искать какой-то выход. — Погоди, давай решать.
— Чего тут решать?! В петлю башкой...
— Пре-кра-ти!
Появился сын. Мокрый, голый, с намотанным на бедра полотенцем. Хмуро взглянул на родителей, пошлепал к себе.