– Он правильно сделал, – сказала Жанни хрипло. Потом она отошла в сторону, и на некоторое время установилась невыносимая тишина.
– Жанни, – прошептал молодой человек.
Она резко повернулась к нему; я слышу еще ее хриплый голос, я вижу обезображенные какой-то ненавистью черты:
– И что вы сделали? Я разве вас об этом просила? Разве я этого хотела? Вы завидуете ему, вот где правда, завидуете потому, что я его люблю, потому, что я была близка с ним, завидуете потому, что вы видите, как я несчастлива. Несчастлива? А если мне нравится быть несчастливой с ним больше, чем счастливой с другим, с вами?
Я поднялся, но не решался сделать и шагу.
– Жанни, – взмолился Ришар.
– О! Как я была права, наплевав на ваши милые улыбки! Вот что за этим крылось!
Он хотел взять ее за руку; она с силой оттолкнула его.
– Оставьте меня! Оставьте меня! – прокричала она. – Я вас не любила, но теперь…
– Теперь, Жанни?..
– О! Теперь я вас ненавижу. Это вы, вы все сделали… На минуту она застыла, грозная, смотрела на него пристально, не отрывая глаз, потом убежала к конопляному полю.
Нелепый, с двумя длинными, вертикально перерезавшими лоб морщинами, Ришар не сделал даже движения, чтобы последовать за ней. Он шевелил губами, как бы повторяя слова девушки.
– Она не ведала, что говорит, – сказал я наконец. Он посмотрел на меня, поднес руку к своему большому носу:
– Оставь, – сказал он. – Оставь. Я, наверное, заслужил это.
– Ты не хочешь вернуться?
Нет, сейчас он хотел бы остаться один.
Он добавил:
– Пойди к Жанни, ей так будет лучше.
Я вернулся на бал, не зная, искать или бояться встречи с Жанни. И что ей сказать? Одно мое присутствие не напомнит ли ей о ее потере? Я слышал насмешки зала и не решался войти. Изредка какая-нибудь парочка уходила с танцев, чтобы направиться к лавчонкам на площади. Взрывы петард смешивались с металлическим позвякиванием тира, с трещотками лотерей, с глухим стуком молотков, которые, ударяя о наковальню, заставляли карабкаться по длинному столбу маленькую красную обезьянку.
С приближением темноты создалось впечатление, что вся деревня захотела хоть на часок присоединиться к празднику. Столы были выставлены перед тремя тавернами на площади, и старики с картами в руках, сидя за бутылочкой пива, обменивались воспоминаниями об их призыве.
Но уже туман, что мы видели в долине, подбирался к церкви. Проехала тяжело нагруженная телега – первая пустившаяся этим вечером в путь к городу на рынок, та, что, наверное, прихватила до вокзала и маленького черного месье с его наукой; это была длинная повозка, крытая зеленым брезентом, который нависал аркой, а затем свободно покрывал короба и корзины. Я смотрел вслед повозке до тех пор, пока она не скрылась за поворотом дороги: я тоже иногда, лежа на брезенте, пересекал ночь и длинные равнины. «Спи», – говорил мой дед, накидывая мне на колени шерстяную шаль; но я не мог спать; голос доходил до меня из темноты; я отыскивал его везде – в пустынных деревнях, в неподвижных равнинах, в своем сердце.