— Ты на меня не сердишься, папа?
— Нет, Джо, отец не может всерьез рассердиться на своего собственного мальчика… Никогда. Он только хочет, чтобы тот понял положение вещей. Вот что я хотел тебе сказать. Ты не должен думать, что мы тебя слишком прижимаем. Мы вовсе того не хотим. Но дело в том, что… ну… Тут вся суть в том, что человек должен быть честным, Джо. И никогда ты этого не забывай, никогда в жизни, что бы ни случилось. Нужно быть честным.
Джо сидел притихший. Отец теперь говорил вроде как сам с собой, сложив руки, сидя очень тихо, бросая слова в ночной туман:
— А иной раз, когда человеку приходится туго, Джо, тогда он больше, чем всегда, держится за свою честность, потому как больше у него ничего не осталось. Он хоть знает тогда: «Я остался честным». И чудная это штука — честность. Тут не бывает надвое. Тут что-нибудь одно. Либо ты честен, либо нет. Ясно тебе?
Джо не совсем понимал, что имеет в виду его отец. Он только знал, что для отца это очень важно, если он сложил столько длинных фраз. Обыкновенно отец его скажет только «да» или «нет», а сейчас он пытается говорить. И Джо сумел как-то почувствовать всю важность того, что отец пытался разъяснить ему.
— Выходит так, Джо. Я семнадцать лет проработал на этой шахте, на «Прекрасной Кларе». Семнадцать лет — в добрые времена и дурные, на полной неделе и на неполной. И был я хорошим горняком, это каждый мой товарищ подтвердит хоть под присягой. Бок о бок со мною, Джо, всегда работал подсобник — за семнадцать лет их было много, не один десяток. Но, мальчик мой, никто не может сказать, что за все эти годы Сэм Керраклаф хоть раз присвоил что-нибудь чужое или сказал неправду. Запомни, Джо. Во всем нашем Западном райдинге нет человека, который мог бы встать и заявить, что хоть один из Керраклафов когда-нибудь оказался нечестен. Вот это-то я и разумею, когда говорю — держись того, что имеешь. Честной бывает только одна дорога. Двух быть не может. И ты уже большой мальчик и должен понимать, что ежели ты продал что-то человеку и взял у него деньги и ежели ты эти деньги потратил… то уж тогда так тому и быть. Лесси продана, и кончено…
— Но, отец, она же…
— Ладно, Джо. Тут ничего не переменишь. Говори сколько хочешь, ничего ты тут не переменишь: она продана, мы взяли у герцога деньги, потратили их, и теперь она — его собака.
С полминуты Сэм Керраклаф сидел молча. Потом опять заговорил, как бы сам с собой:
— Да, пожалуй, оно вышло к лучшему. Тут надвое не скажешь, стало трудно ее кормить. Такой пес ест никак не меньше, чем взрослый мальчик.