На фоне всеобщего веселья горе Ларисы Былинкиной бросалось в глаза. Она шла по улице Горького и всхлипывала.
— Лариса! Что с тобой? — окликнул ее знакомый голос. Она повернулась и увидела рядом Алексея Северцева. Он неловко и растерянно улыбался. — Тебя кто-нибудь обидел?
Лариса ничего не ответила и пошла дальше. Алексей шел рядом.
Ему стало стыдно за свое праздничное настроение. Причиной слез Ларисы он считал объявленный ей на бюро выговор и возненавидел себя за то, что вместе с другими голосовал за него. Надо сказать ей…
— Лора, выслушай меня.
Лариса стала всхлипывать еще горше.
— Почему ты плачешь?
— Меня не берут в Будапешт…
— И только? — На лице Алексея появилось деланное спокойствие.
Лариса гневно метнула на него полные слез глаза и перестала всхлипывать.
— Да разве понять тебе своей агитаторской душой, что такое сцена? И все ты виноват! Ты, со своим активизмом.
Она зло закусила губу и пошла быстрее. Маленькая ее фигурка легко скользила в потоке встречных. Поспевая за ней, Алексей иногда наскакивал на прохожих, не всегда успевая извиниться.
— Но при чем тут мой активизм? Да если ты хочешь знать…
— И не хочу знать. Все вы… — Она не окончила фразы, мешали говорить слезы.
Алексей взял ее за руку, она не отстранилась.
— Слушай, Лора, — сказал он взволнованно, — у меня идея! Можно помочь тебе с Будапештом.
Лариса остановилась. Рассеянный взгляд ее был обращен куда-то поверх домов, в черноту ночного неба.
— Леша, если б ты знал, как мне тяжело, — проговорила она после некоторого молчания. Проговорила беспомощно, горько, безутешно. — Если меня не восстановят в коллективе самодеятельности, я что-нибудь с собою сделаю. Я уйду с факультета. Я…
— Чудачка ты… — сказал Алексей, хотя в эту минуту ему хотелось сказать «милая»! — Все будет хорошо. Завтра мы пойдем с тобой в вузком комсомола и все расскажем. Я знаю первого секретаря. Он поймет и поможет. — Алексей был готов успокаивать ее хоть до утра. После жестокой пытки, которую она устраивала ему в течение двух лет, он первый раз слышит из ее уст «Леша».
— Леша, не бросай меня… Одной мне тяжело. — В голосе ее звучала покорность.
Алексей даже не заметил, как они очутились в скверике напротив Моссовета. «Присядем?» — спросил он глазами. — «Я согласна», — отвечал ее покорный взгляд.
Присели на скамейке перед фонтаном.
— Леша, почему на меня все накинулись? Все сразу стали чужие, злые. Только ты один меня понимаешь. У тебя наверное, добрая душа.
Минутное молчание. Алексей чувствовал, что его сердце стало таким непомерно большим, что ему тесно в груди.