Дурак, этот оказался Пекторалис.
И взял будто исправник снял Пекторалиса с этого кресла и привез его сушиться в его холодный дом; а кресло многие люди будто и после еще в реке видели, а мужики будто и место то прозвали «немцев брод». Что в этом было справедливо, что преувеличено и в чем – добраться было трудно; но кажется, что Гуго Карлыч действительно обломился и сидел на реке и исправник привез его. И сам исправник об этом рассказывал, да и колесницы мордовского бога более не видно было. Все это, как я говорю, по свойству бед ходить толпами, валилось около Пекторалиса, как из короба, и окружало его каким-то шутовским освещением, которое никак не было выгодно для его в одно и то же время возникавшей и падавшей большой репутации, как предприимчивого и твердого человека.
Наша милая Русь, где величия так быстро возрастают и так скоро скатываются, давала себя чувствовать и Пекторалису. Вчера еще его слово в его специальности было для всех закон, а нынче, после того как его Жига надул, – и в том ему веры не стало.
Тот же самый исправник, который свез его с речного сидения, позвал его посоветоваться насчет плана, сочиняемого им для нового дома, – и просит:
– Так, – говорит, – душа моя, сделай, чтобы было по фасаду девять сажен, – как место выходит, и чтобы было шесть окон, а посередине балкон и дверь.
– Да нельзя тут столько окон, – отвечал Пекторалис.
– Отчего же нельзя?
– Масштаб не позволит.
– Нет, ты не понимаешь, ведь это я буду в деревне строить.
– Все равно, что в городе, что в деревне, – нельзя, масштаб не позволяет.
– Да какой же у нас в деревне масштаб?
– Как какой? Везде масштаб.
– Я тебе говорю, нет у нас масштаба. Рисуй смело шесть окон.
– А я говорю, что этого нельзя, – настаивал Пекторалис, – никак нельзя: масштаб не позволяет.
Исправник посмотрел-посмотрел и засвистал.
– Ну, жаль, – говорит, – мне тебя, Гуго Карлыч, а делать нечего, – видно, это правда. Нечего делать, – надо другого попросить нарисовать.
И пошел он всем рассказывать:
– Вообразите, Гуго-то как глуп, я говорю: я в деревне вот столько-то окон хочу прорубить, а он мне: «маштап не позволит».
– Не может быть?
– Истинна, истинна; ей-богу, правда.
– Вот дурак-то!
– Да вот и судите! Я говорю: образумься, душенька, ведь я это в своей собственной деревне буду делать; какой же тут карта или маштап мне смеет не позволить? Нет; так-таки его, дурака, и не переспорил.
– Да, он дурак.
– Понятно, дурак: в помещичьем имении маштап нашел. Ясно, что глуп.
– Ясно; а всё кто виноват? – мы!
– Разумеется, мы.
– Зачем возвеличали!