Ундер спрятал за обшлаг деньги и сказал:
– Ладно.
Сергей, когда кончились эти переговоры, крякнул и подмигнул Сонетке.
– Ах ты, Катерина Ильвовна! – говорил он, обнимая ее при входе на ступени этапного дома. – Супротив этой женщины, ребята, в целом свете другой такой нет.
Катерина Львовна и краснела и задыхалась от счастья.
Чуть ночью тихонько приотворилась дверь, она так и выскочила: дрожит и ищет руками Сергея по темному коридору.
– Катя моя! – произнес, обняв ее, Сергей.
– Ах ты, злодей ты мой! – сквозь слезы отвечала Катерина Львовна и прильнула к нему губами.
Часовой ходил по коридору, и, останавливаясь, плевал на свои сапоги, и ходил снова, за дверями усталые арестанты храпели, мышь грызла перо, под печью, взапуски друг перед другом, заливались сверчки, а Катерина Львовна все еще блаженствовала.
Но устали восторги, и слышна неизбежная проза.
– Смерть больно: от самой от щиколотки до самого колена кости так и гудут, – жаловался Сергей, сидя с Катериной Львовной на полу в углу коридора.
– Что же делать-то, Сережечка? – расспрашивала она, ютясь под полу его свиты.
– Нешто только в лазарет в Казани попрошусь?
– Ох, чтой-то ты, Сережа?
– А что ж, когда смерть моя больно.
– Как же ты останешься, а меня погонят?
– А что ж делать? трет, так, я тебе говорю, трет, что как в кость вся цепь не въедается. Разве когда б шерстяные чулки, что ли, поддеть еще, – проговорил Сергей спустя минуту.
– Чулки? у меня еще есть, Сережа, новые чулки.
– Ну, на что! – отвечал Сергей.
Катерина Львовна, ни слова не говоря более, юркнула в камеру, растормошила на нарах свою сумочку и опять торопливо выскочила к Сергею с парою толстых синих болховских шерстяных чулок с яркими стрелками сбоку.
– Эдак теперь ничего будет, – произнес Сергей, прощаясь с Катериной Львовной и принимая ее последние чулки.
Катерина Львовна, счастливая, вернулась на свои нары и крепко заснула.
Она не слыхала, как после ее прихода в коридор выходила Сонетка и как тихо она возвратилась оттуда уже перед самым утром.
Это случилось всего за два перехода до Казани.