В ту же ночь, в шестом часу утра, император скончался. Сенаторы, генералы, придворные, немедленно извещенные об этом оставленными во дворце служителями, поспешили собраться в одной из комнат дворца для совещания. Они входили смущенные, озабоченные, но, видя, что большинство их принадлежит к одной партии – к партии великого князя, видимо ободрились, и лица их приняли торжествующее выражение. Зато небольшая кучка сторонников Екатерины казалась подавленной. Но вот дверь в боковую комнату отворяется, и из нее выходит Бассевич. Не смущаясь недружелюбными взглядами вельмож, он подходит к Ягужинскому и сообщает ему вполголоса, что важнейшие сановники государства уже присягнули Екатерине, что гвардия на ее стороне, а государственная казна в ее руках. Просиявший Ягужинский спешит передать это своему тестю, графу Головину; тот шепнул другому, и в несколько минут известие это облетает всю залу. Тогда Бассевич, заметив произведенное впечатление, подходит к окну и делает какой-то знак головой – это условленный сигнал, на который немедленно отвечает барабанный бой двух гвардейских полков. “Что это значит? – восклицает князь Репнин, президент военной коллегии. – Кто смел распорядиться войском без моего ведома?” “Я, – отвечает Бутурлин, – я сделал это по воле императрицы, которой всякий подданный обязан повиноваться, не исключая и тебя!”
В эту минуту с гордо-снисходительным видом выходит из внутренних покоев князь Меншиков, а вслед за тем и императрица, поддерживаемая герцогом Голштинским. Отерев слезы и ответив на безмолвные холодные поклоны присутствующих, она говорит собранию, что согласно воле покойного государя, возложившего на нее корону, она готова посвятить все свои силы тяжкому труду правления и будет стараться воспитать великого князя так, чтобы он сделался достойным того, кого теперь все оплакивают. На слова эти Меншиков отвечает, что столь важное объявление требует зрелого обсуждения и просит позволения удалиться для этого в особую комнату.
Что было дальше – нетрудно себе представить. Запутанные сторонники великого князя о нем и не заговаривали больше. Кто-то предложил назначить Екатерину только регентшей на время малолетства Петра Алексеевича, но грозные восклицания офицеров гвардии, также присутствовавших в зале, заставили отвергнуть это предложение. Тут выступил ловкий Феофан Прокопович и рассказал, что во время пребывания двора в Москве накануне торжественной коронации Екатерины, император с несколькими преданными ему слугами проводил вечер у одного английского негоцианта и там положительно выразил, что возлагает корону на супругу с тем, чтобы последняя могла ему наследовать. “Ссылаюсь в этом, – заключил Феофан Прокопович, – на всех тогда присутствовавших и, между прочим, на великого канцлера Головина”. Смущенный Головин ответил нерешительным наклонением головы, а Меншиков поспешил воскликнуть: “Какого же еще другого удостоверения нам надо? Вот словесно выраженная воля и завещание нашего государя и благодетеля. Первейшие сановники, светские и духовные, засвидетельствовали нам это. Можем ли мы им не верить?.. Верим вам, отцы и братья, и восклицаем: да здравствует императрица Екатерина!” Недовольные скрепя сердце сделали bonne mine au mauvais jeu