«Я, Ольга Митрофановна Сурмач (девичья фамилия Яровая)…»
В конце подпись Ольги: старательно выведенные буквы.
«Призналась! В чем?»
«Я предупредила хорунжего Семена Григорьевича Воротынца про то, что в Журавинке чекисты, что они уже разоружили людей Вакулы Горобца и отряд, ночевавший в имении помещицы Ксении Измайловой, и вот-вот явятся сюда, в дом к моей сестре Екатерине».
«Но это же не ее слова! Все написано под диктовку», — пришла Борису первая мысль.
Впрочем, в данном случае слова — лишь форма, оболочка. А главное — смысл. «Пре-ду-пре-ди-ла бандитов!» И это превращало жену чекиста в бандопособницу.
Борис подошел к Ольге. Она смотрела на него не мигая, зажала рот рукой…
— Разве не ты… пристукнула капитала Измайлова, который вместе с Вакулой Горобцом хотел надругаться над тобой?
Она с надеждой глянула на Бориса, веря, что он хочет ей помочь.
— Без тебя Аверьян с друзьями не смогли бы управиться с бандой Семена Воротынца. Ты ото знаешь?
Она кивнула: да.
— Так почему же ты пожалела Семена Воротынца? Из-за сестры?
Она опять закивала: да-да.
— Катю с Семеном Григорьевичем в тот вечер венчал батюшка.
Ярош не без раздражения, но сдерживая себя, сказал:
— Работа в ЧК и ГПУ научила меня в первую очередь считаться с фактами. Совершено предательство. Побудительные причины не снижают тяжести последствий этого преступления. И вы, Коган, это прекрасно понимаете. Если бы Ольга Яровая не предупредила злейшего врага Советской власти, мужа своей сестры, Семена Воротынца, то чекиста Сурмача не ранили бы во время журавинской операции, командира сотни взяли бы вместе с награбленным, и золото попало государству. И сегодня мы бы уже не искали «наследства» атамана Усенко, не гибли бы люди на пути к нему. Сколько их: и мальчишки-беспризорники, которых втравил в это дело Сурмач, и доктор Емельян Николаевич, и пограничники на заставе. Да и я сам едва не угодил па тот свет. У предательства нет оправданий, нельзя его прощать за давностью срока.
Все в Борисе восстало:
— Хотел бы я знать, чем определяется мера человеческой подлости, — прохрипел он, едва сдерживая себя. — Вы завидуете Сурмачу. Он — удачливее вас, потому что больше предан деду, чем вы. И вот теперь, улучив момент, сводите личные счеты!
— Нет, Коган, вы ошибаетесь, — негромко возразил Ярош. — Ничего личного. Я стою на твердой классовой позиции. А моя жесткость вызвана необходимостью, Я никогда не был мягкотелым либералом, я — чекист, я верю только фактам, оставляя право на эмоции другим. И прошу не мешать беседе с задержанной.
Когану оставалось лишь удалиться.