Никос подождал, пока дядя Костас более решительно повторил свой вопрос, и только тогда резко бросил:
— Что ты хочешь этим сказать?
— Довольно упрямиться. Обернись, погляди, сколько людей осталось, — спокойно проговорил старый мастер.
Странный человек был этот дядя Костас. То отделывался шуточками, то в боевом задоре не знал удержу.
Гневным взглядом Никос смотрел на лысую голову старика. Сколько раз была она у него перед глазами, когда мастер, наклонившись, разбирал машины. Но никогда еще не казалась она ему такой отвратительной и ненавистной, как сейчас.
— Лучше замолчи. Стоит обстановке усложниться, как ты уже готов в штаны наложить, — выпалил он ему прямо в лицо.
Дядя Костас растерялся, — он не ожидал услышать от Никоса такое.
— Зачем ты так говоришь? К чему растравляешь старые раны у людей, которые снова нашли свой путь? — мрачно сказал он и отошел от Никоса, вытирая рукой пот с лица.
Никос почувствовал угрызения совести, но взял себя в руки и даже не взглянул в сторону мастера.
Рабочие добрались уже до центра города. Они шли отдельными группами, смешавшись с уличной толпой. «Куда мы идем?» — спрашивал себя Никос, и вопрос его тонул в равнодушном гуле города, который, нарастая с каждой минутой, преследовал его как кошмар. Чем дальше, тем больше осложнялось положение. Но вместо того, чтобы сообща разобраться в обстановке и спокойно распутать этот клубок, Никос упрямо дергал за кончик нитку, и узел все крепче затягивался.
Перед министерством рабочие остановились и выбрали делегацию из пяти человек. Но ее не пропустили в здание.
Вдруг Никос увидел, что люди плотным кольцом окружили его. Все глаза были прикованы к нему. И среди всеобщего молчания его слуха коснулся страдальческий голос, исходивший точно из недр земли: «Вас была целая армия, а осталась лишь горстка героев». Этот голос звучал не смолкая, все более решительно и настойчиво.
Никос вытер рукавом крупные капли пота, выступившие у него на лбу, и сжал ладонями виски. Затем, овладев собой, он выпрямился и высоко поднял голову. Глаза его сверкали слепой яростью и упрямством.
— Товарищи! — начал он хриплым и резким голосом. — Наш профсоюзный комитет в руках полиции. Нас избивают, сажают в тюрьмы, стремятся нас уничтожить. Многие сдались, отступили от борьбы. Но что ни делается, все к лучшему: нам не нужны трусы, те, кто оберегает свой жалкий покой, дураки, попавшиеся на удочку продажных агентов, подсылаемых хозяевами… Мы никогда не склоним головы… На нашей стороне правда…
Его речь несколько воодушевила людей, столпившихся у дверей министерства. Со всех сторон понеслись негодующие крики.