* * *
Хараламбакису хотелось спать, глаза у него слипались. Илиас посадил его на сундук и пристроился рядом в своей коляске. Он погладил мальчика по голове.
— Ты слушаешь меня? А?
— Да, дядя, — пробормотал малыш.
— Разве ты слушаешь? Ты же не слушаешь! Мы говорили с тобой, что твой отец — настоящий человек. Ты не гляди, что я его ругаю. Ведь ежели серьезно на все посмотреть, то твой безногий дядя просто дерьмо… Ох! Моя головушка! А захоти я… Или ты играешь жизнью, или жизнь играет тобой… На мне она, проклятая, здорово отыгралась… Ох! Голова кружится… Э, да ты спишь, негодник?
Хараламбакис заснул, сидя на сундуке в холодной комнате. А пьяный калека долго еще бормотал что-то себе под нос.
В кухне у Мариго на плите кипела в кастрюле вода.
Дни мелькали и оставались позади, как следы на грязной дороге, отпечатанные быстрыми ногами осла, развозящего овощи. Иногда Мариго казалось, что на плечах ее лежит груз веков. В особенности когда она думала о прежней безмятежной жизни.
В тяжелые минуты Мариго всегда чувствовала облегчение, глядя с тоской на свое маленькое закопченное небо. Под его мрачной сенью обретала она некоторое душевное равновесие. А теперь сбегавшие по потолку капли представлялись ей каплями крови, символизирующими трагическую судьбу человека.
С тех пор как арестовали Никоса, она стала совсем другой, в жизни ее произошли огромные перемены. Целыми днями бегала она, хлопотала за сына, выполняла его поручения. Поэтому рано утром покидала она дом и возвращалась подчас поздно вечером.
Но Мариго не испытывала бы такого душевного подъема, если бы Илиас не угомонился и не избавил ее от прежних мук. Лицо калеки теперь выражало спокойствие. Мариго неутомимо ухаживала за ним. Прежде чем уйти куда-нибудь, удобно устраивала его в коляске, клала рядом с ним сигареты, гитару, несколько свежих газет так, чтобы все было под рукой, наливала ему кофе. Илиас не жаловался, что мать бросает его надолго, поглощенная заботами о Никосе. Он не принимал уже это близко к сердцу. Им внезапно овладела страсть сочинять песенки, и он чаще всего был поглощен этим занятием. «Долго будет продолжаться это счастье? Или бес затаился в нем и в один прекрасный день…» — думала Мариго.
Последнее время она стала даже проявлять интерес к международным событиям. Где бы Мариго ни была, она не упускала случая сказать что-нибудь о Китае или о волнениях на Среднем Востоке. «Ну вот, народ уже проснулся, он не желает, чтобы над его головой занесли кнут или чтоб англичане сели ему на шею», — говорила она. Возле тюрьмы она вступала в разговор с женщинами, дожидавшимися там свидания со своими сыновьями. Изредка она открывала старинный медальон матери, который носила на груди, и показывала людям фотографию Элени. Маленькую фотографию, запечатлевшую улыбающуюся девочку с длинными косами.