— Забыл! Уже забыл! Да и не моего ума это дело!
— А вот это ни к чему, — рассердился вдруг Тартищев, — нашему уму до всего есть дело, но что у нас на уме, это уже никому не положено знать! Я взял тебя к себе только потому, что вижу: тебе можно доверять.
Но учти, я терпеть не могу тех, кто болтает без меры, и если я потерял к кому-то доверие, то никакими убеждениями, уговорами и доказательствами его уже не вернуть. У меня нет друзей, Алеша, потому что именно друзья чаще всего и предают, у меня нет женщины, потому что я не выношу лжи и даже мелких измен… Хотя ложь я еще могу в каких-то случаях простить и даже найти ей оправдание, но хитрость… Хитрости я не прощаю, потому что она всегда замешена на личной корысти… А когда личная корысть стоит на первом месте, такому человеку раз плюнуть стать предателем!
— Я понял! — Алексей раскрыл тетрадь и пробежался по ней глазами. — Похоже на дневник. Записи велись на немецком, но я попробую прочитать.
— Попробуй, но только сейчас, а после уж непременно выспишься, я тебе обещаю! — Тартищев поднялся с кресла и сверху вниз посмотрел на Алексея. — И запомни. Так пастырь овец своих не пасет, как пасут нас Ольховский и Лямпе. Поэтому сейчас мы должны определить, какие документы мы отдаем охранке, какие нам самим потребуются для дальнейшего дознания.
Тартищев вновь вернулся в кресло и, откинувшись на спинку, закрыл глаза:
— Давай, валяй, а я пока подремлю немного.
Алексей подкрутил фитиль лампы, чтобы не коптила, и принялся за чтение.
Это и вправду был дневник, причем первые записи были всего трехмесячной давности. И это могло означать или то, что есть еще другие тетради с записями предыдущих лет, или что случилось весьма необычное событие, которое потребовало от князя подобных душеизлиянии.
И уже через страницу он нашел поразительную и даже захватывающую запись, которая подтвердила его предположение о том, что в жизни Дильмаца неожиданно возникло нечто, заставившее его схватиться за дневник. Прежде Алексей раз пять встречался с Дильмацем в яхт-клубе, близко знакомы они не были, но ему казалось, что князь всего лишь старый педант, обычный сухарь, избегающий щекотливых ситуаций, и, скорее всего, в силу своего немалого возраста. А тут…
Любовная связь, да еще описанная столь откровенно, почти бесстыдно… Дильмац не называл имени своей пассии, но, по его словам, она была истинной богиней, доставившей ему все удовольствия, которые могла только придумать Венера. И хотя Алексей не считал себя ханжой, но все-таки был не готов к слишком красочным описаниям дамы сердца старого ловеласа.