Вначале, правда, все было вполне невинно, всего лишь упоминание о «Молочно-белых плечах и шее» любовницы. Но далее, и уже с неприкрытым восторгом (Алексею даже показалось, что на бумаге видны следы слюны, которой брызгал старый сластолюбец), он перешел к описанию «совершеннейшей груди, мягкой и нежной, упругой и горячей, с твердыми вишнями сосков, которые так и требуют, чтобы к ним прикоснулись губами».
Того же требовали и бедра его любовницы, тоже «нежные и округлые», которые «трепетали» под его пальцами и «звали к еще большему наслаждению».
— О черт! — Алексей захлопнул дневник. Подобных откровении ему еще не приходилось читать, хотя, будучи гимназистом, он познакомился с «Дружескими наставлениями монсеньорам, желающим завести отношения с дамой» некоего француза, после которых с месяц не мог смотреть ни на одну из женщин без отвращения.
— Что такое? — вскинул голову Тартищев. — Что ты там нашел?
— Секунду… — Алексей опять открыл дневник и торопливо перелистал страницы, но везде было одно и то же. Глаза его наткнулись на следующий пассаж:
«Она возлежала на кровати, и ночная сорочка соблазнительно приоткрывала ее бедра. Рыжие волосы разметались по подушке, а ее прекрасное лицо горело от вожделения. Она раздвинула…»
Алексей вновь чертыхнулся и быстро пробежал глазами еще несколько страниц. На них «молодая всадница, приняв в себя пылающий жезл», затеяла скачку, причем, вероятно, для вящей убедительности или оттого, что в немецком языке не хватало слов для описания всех тонкостей любовных игр, Дильмац дополнял их русскими, но из тех, которые в приличном обществе не произносятся. Тем не менее Алексей почувствовал некоторое напряжение в теле, а на лбу выступил пот.
Старый развратник в некоторых местах был очень даже убедителен. Он резко захлопнул дневник и попытался восстановить спокойствие.
Тартищев с любопытством смотрел на него.
— Что он там написал? — И протянул руку к дневнику:
— Дай посмотрю. В немецком я, конечно, не силен, но кое-что разберу!
Алексей подал ему дневник и уже через минуту увидел, как расширились глаза Тартищева.
— Ничего себе! — воскликнул он. — И это писал святоша Дильмац? Я всегда подозревал, что он только корчит из себя монаха. Скажи на милость, зачем мужику изводить себя гимнастикой, зимой в проруби купаться, если некуда здоровье потратить? — Он на мгновение опустил взгляд в дневник и с торжеством ткнул пальцем в одну из записей. — Если он и был монахом, то очень веселым монахом. Знаешь, хотел бы я посмотреть на эту мадам…
— В постели? — не удержался Алексей и ухмыльнулся.