— Не надо.
— Это совершенно нормально — писать о риджбеках в «Собачьей жизни». Кстати, о них давно не писали, значит, я получу мешок писем от хозяев с жалобами, что порода в загоне.
— Непременно.
— А о хозяевах, о людях, я писать не собираюсь, не бойся.
— Разве ты когда-нибудь написала хоть слово о людях?
— Иногда пытаюсь, но Бонни всегда вырезает эти куски.
Рита оттащила Граучо от бутерброда, погребенного в куче грязного, подтаявшего снега. Рауди тоже заметил бутерброд.
— Нет! — рявкнула я. — Фу!
— Что с тобой? — удивилась Рита. — Раньше ты так не орала на него. Конечно, бутерброд несвежий, но больше ничего плохого в нем нет. Ты правда думаешь, что он может быть отравлен?
— Не то чтобы… Нет, пожалуй, нет. Но я все равно не хочу, чтобы он его съел. Между прочим, полно сумасшедших, которые травят собак.
— Ты преувеличиваешь.
— Вовсе нет. Это бывает. Вот, например, недавно на выставке на Среднем Западе отравили маламута. Пса звали Люк. Одна из лучших лаек в стране. Отравили! Пес умер.
— Это ужасно.
— Еще бы не ужасно! Я плакала, узнав об этом. Я послала чек. Организовали фонд, фонд «Люк», чтобы потом из этих денег выдать награду тому, кто найдет отравителя. Так что бывает. Почему бы и не здесь, у нас?
Рита пожала плечами:
— Здесь все-таки не выставка собак.
— Весь мир есть выставка собак.
— Ага, и люди — лишь терьеры, лайки, таксы…
— Хватит, — остановила я. — Скажи-ка мне лучше: когда ты общалась с Донной Залевски, она упоминала о собаках?
Рита отрицательно помотала головой.
— Она вообще что-нибудь понимала в собаках? Могла она, например, отпустить Кими без поводка? Могла Кими попасть в какую-нибудь историю?
— Холли, ради Бога!
— Ладно, ладно. Больше не буду. В конце концов, Кими — не образец примерного поведения. Она еще молодая, почти щенок. Просто я хотела понять, могла ли она какой-нибудь выходкой привести кого-то в ярость, кого-то, кто не любит и не понимает собак. Могла ли она вызвать к себе патологическую ненависть. Ну все, все, молчу! Я это выясню и без твоей помощи.
Мы вчетвером вернулись домой, и, пока Рита варила на кухне кофе, я слонялась по комнате и наткнулась на Ритин РОЛОДЕКС — автоматическую записную книжку. Я знала, что Рита, кроме телефонов друзей, записывает еще и телефоны своих пациентов. Вдруг она заболеет или начнется снежная буря, и надо будет срочно отменить прием. Оказалось, у Риты были не только номера телефонов, но и адреса. Донна Залевски жила на Лейквью-авеню. Да простит меня Рита — я должна была это выяснить!
На следующее утро я надела на Кими металлический парфорс, выбрала самый прочный поводок, и мы отправились туда, где она раньше жила. Лейквью ближе к Фреш-Понд, чем Эпплтон-стрит. В том конце Брэтл-стрит, что пересекается с Лейквью и Эпплтон, живут престарелые состоятельные профессора и молодые знаменитые врачи, юристы и бизнесмены, направившие свои устремления и капиталы в интеллектуальное русло. Большинство домов высокие, широкие, в колониальном стиле и еще более широкие и громоздкие — в викторианском, с затейливыми башенками и эркерами размером в целую комнату. Вероятно, первоначально Эпплтон и Лейквью планировались как «дорога на работу» для тех, кто жил на Брэтл, но теперь эти бесцветные дома, лишенные всякого стиля, эти «трехпалубные корабли» считаются не менее приличными, чем особняки в конце Брэтл-стрит. Другими словами, здесь мирно соседствуют врачи, юристы, преподаватели, психологи, писатели, учителя, электрики, полицейские и так далее и тому подобное.