— Что ж я, по-твоему, идиот?
— Молодец, паря… Ну а это: седой старичок век живет.
— Это ты, — засмеялся Семериков. Захихикал и Кильтырой.
— Больно ты хитрый. Думать не хочешь — угадать хочешь… Это Байкал.
— Но и на тебя похоже: век живет… седой старичок…
Кильтырой не унимался. Вспоминая очередную загадку, он чесал свою жиденькую бороденку, щурил глаза и шевелил губами.
— Все, что ли? — спросил в очередную паузу Семериков. — Все загадки?
— Не все, однако… Много-много у эвенков загадок. На всяк случай. Раньше оне нам книжки заменяли… А! Вот вспомнил: отчего у глухаря глаза красные?
— Ну, отчего?
— Много плакал, вот отчего.
— А я думал, в сортир хочет.
И снова засмеялся Семериков, и захихикал Кильтырой.
— Ну, а эта: не кабарга, а по скале ползет, не медведь, а по тайге ходит, не собака, а землю нюхает?
— Мильтон! — Семерикова стала забавлять ситуация, когда можно было искать в угадывании двойной смысл. Он даже про сон забыл.
— Нет, это геолог, — серьезно поправил Кильтырой. — Зачем, однако, милиционеру по скале ползать, землю нюхать?
— Эх, дядя Семен. Мой ответ — в самую точку. Хотя бы нас со Слоником искать.
С обоих слетело веселье. Помолчали, каждый думал о своем, о недавнем.
— Все спросить тебя хотел, Колька, — заговорил Кильтырой.
— Ну?
— Пошто вором стал? Зачем людей губил?
— Не надо, дядя Семен. Не спрашивай хоть ты меня. Не могу я тебе на этот вопрос ответить.
— А себе? Можешь?
— И себе не могу… Не знаю. Вообще-то знаю… Какой-то черт во мне сидит. Все думал, особенный я, не такой, как все А сейчас-то точно знаю: работать не хотел, лямку тянуть. Хотелось побыстрее да побольше. Ну и… Один раз сел, другой… А там уж понесло. Да еще поддать любил…
Семериков говорил, не глядя на старика. Казалось, он вообще ни к кому не обращался неожиданным даже для себя монологом. Кильтырой слушал его, не перебивал, молча кивая головой в такт его словам.
— В последний раз вышел, когда девушку встретил. Понимаешь, дед, девушку! Не шмару, не телку — девушку, которая — надо же — меня, шпану, в общем-то, полюбила. II я ее полюбил. Поженились мы Дочка родилась… Эх, ну и гад же я, дядя Семен! Стрелять таких, как я, надо и фамилии не спрашивать!
Семериков вдруг зарычал и стал биться головой о нары. Кильтырою стоило большого труда успокоить его. Пулька заскулила, но старик махнул на нее, заставив замолчать. Семерка заснул. Теперь ему можно было спать, но Кильтырой не испытывал удовлетворения. Он сидел рядом с преступником, смотрел в его искаженное страданиями лицо и думал. Думал о жене и дочери этого человека, живущих где-то далеко отсюда и ничего не знающих о том, что произошло. Он думал о своих сыновьях и о сыновьях своих сыновей. А еще он думал о том, что опять разболтался: зачем его дернуло задать Кольке такой дурацкий вопрос? И почему-то вместе со всеми этими думами вертелась в его памяти загадка, которую он не успел загадать Семерикову: «нашего дружка в чужие страны увозят…» Вообще-то это соболь, но что бы ответил Колька?