Мать Светы произносит слова вкрадчиво, будто поверяет мне самую страшную тайну.
— Пойми же. — Шепот и движение старческих рук. Эта женщина распадается до срока. От нее идет тяжелый сладковатый запах. — Я же тебя ненавижу, потому что ты не даешь мне то, что нужно. А ведь надо деньги, чтобы поехать в Бразилию. И жить там. А раз ты не можешь, ты не зарабатываешь, то я, конечно, тебя ненавижу. Я зря тебя родила. Не хватает, не хватает, не хватает пенсии-то, чтобы поехать.
Она словно молится, вздымая кривые пальцы и сухие ладони ко мне. Они шуршат, будто ветви засохшего дерева.
— Как ты будешь жить, если я тебя ненавижу? — спрашивает мать Светы.
— Я не ваша дочь, — говорю я.
— Как ты будешь жить, если я тебя ненавижу?
Я — в аду. Моя женщина прожила здесь сотни и тысячи лет, вдыхая этот нечеловеческий смрад. Рекса получает отдохновение от эры ужаса, которую пережила. Света принимает правильное решение не возвращаться домой. Я гадаю, сколько всего страшного и унизительного для нее произошло в этой квартире.
Я — вор, я копаюсь в комоде и шкафу, собирая вещи Светы в сумку. Ярость почти задушила меня. Стены тонкие, и слышно, как мать Светы разговаривает с кем-то в другой комнате. Я вздрагиваю от ужаса, когда старуха вдруг возникает передо мной. Она держит в одной руке пустую миску Рексы и спрашивает меня:
— Куда ты девала собаку? Назло мне ее отдала кому-то?
— Отдала. Отдала. Подружке. Потому что ты…
Нет, все бесполезно.
Сейчас я хочу просто уничтожать, крушить и ломать. Лично войти в историю в как тот, кто поверг в ад современную цивилизацию, построенную на крови Белых людей. Почему же мы ждем? Чего мы ждем? Какое мы имеем право бездействовать?
Мать Светы так и стоит с пустой миской в руке.
Я должен увидеть место, где погибла Рекса. Важна не собака, а то, как нагло и безо всякого права враг вторгся в жизнь Белой женщины. Моей Белой женщины. Не разбираясь в вещах, я бросаю их в сумку, затем нахожу всевозможные мелкие штуковины, которые необходимы женщинам каждодневно.
Останавливаюсь и оглядываю комнату, понимая, что придется вернуться еще.
— Вы не моя дочь, — произносит старуха у меня за спиной.
— Я не ваша дочь, — отвечаю.
— Где она?
Я прохожу мимо матери Светы, устремляюсь к двери. Поднимаюсь к себе наверх. Моя блондинка сидит на краю дивана, заплаканная, и не зажигает люстру, чтобы я ничего не видел. Я сажусь рядом, беру ее за руку, холодную, словно в ней был кусок льда.
— Твоя мать сошла с ума.
— Я знаю.
— Надо что-то с этим делать.
Света не хочет думать о ней сейчас. Я говорю, что пойду прогуляться, и она начинает возражать. Я говорю, что в последний раз погляжу на Рексу, если ее, конечно, не убрали. Света закрывает дрожащими руками лицо.