— И тебе приказывал идти, — сказала Глашка.
Дуня не поверила:
— Мне?
— Тебе.
— Да отколь же он меня знает?
— Отколь знает, того не ведаю, а сказал: чтобы была Чекуновых Дуняшка.
Дуня румянцем залилась: стало быть, так оно и есть! И ей надобно идти хороводы водить.
А Глашка Никонова, захлебываясь словами, давай дальше сыпать: приказывал староста Никита Васильевич, чтобы девки сбирались на двор возле амбаров. Как в сборе будут, он сам их поведет, куда барыня Варвара Алексеевна прикажут. И еще он велел, чтобы в самое праздничное нарядились — поцветастее, поновее.
Вот тут-то и хватились: в чем же Дуне идти перед барами пес пи петь и хороводы водить? Про будничный сарафан и говорить нечего — заплата на заплате. А в котором Дуня по праздникам в церковь ходит, тоже не больно завидный. Велела Анисья бежать дочери на тот край деревни к крестной Агафье Фоминичне. Крестная все же побогаче их. У нее, может, чего найдется.
И крестная выручила. Достала из большого резного ларя сарафан. Встряхнула как следует и раскинула перед Дуней.
— Хорош?
У Дуни сердце защемило: хорош? Глаз не отведешь, вот до чего хорош! Голубой. Подол красной китайкой обшит. А спереди от самого верха до самого низа — пуговки блестят. Круглые, будто ягодки золотые. А чуть стукнутся одна об другую — звенят.
— Ох, крестненькая… — не сказала, еле выдохнула из себя Дуня.
И ленту дала Агафья Фоминишна, чтобы Дуне в косу вплести. Атласную. Лазоревую. Не пожалела, не поскупилась. Однако же строго приказала:
— На речку сбегай. Лицо, руки получше отмой! — и дала Дуне рушник, желтыми петухами вышитый.
Дуня подхватила рушник, полюбовалась желтыми петухами и полетела на речку.
Отмылась дочиста. Вот уж воды не пожалела. Даже щеки пламенем разгорелись.
Агафья Фоминишна с пристрастием осмотрела Дуню. Сказала:
— Ишь ты!.. — и чуть приметно улыбнувшись, строго стала девчонку уму-разуму учить.
Бывалый человек Агафья Фоминишна. Не зря в господский дом еще при старой барыне была взята. Все знает наперечет. И что делать надобно. И чего делать нельзя. И как при господах ходить следует. И какой им поклон надобно отдать. И чтобы глаза без толку не пялить. Много всего наговорила Дуне.
Но Дуня хоть головой кивала, хоть ресницами то и дело взметывала, запомнить — ничего не запомнила. Только все на сарафан косилась, и сердце замирало: а вдруг да не сгодится? Ладно, если велик. Ну, а коли мал?
Но сарафан пришелся в самый раз. Словно бы сделан был для Дуни.
Потом крестная достала гребень. Сама Дуне косу расплела, сама расчесала и сама же снова заплела. Туго-туго. Волосок к волоску, Вплела лазоревую ленту, оглядела Дуню с ног до головы и промолвила: