Милейший Виталик посидел несколько минут, полагая, наверное, что того требуют приличия, покряхтел, повздыхал и ушел, наконец. Он действительно, что ли, думает, что жалкая кучка фруктов — слишком высокая цена за его безобразия? Как людей давить, так пожалуйста. Как грехи замаливать, так желающих не найдешь. Сплавив этого надоедалину до завтра, а соседок — в столовую (они хотя и поломанные, но ходячие), я стала дозваниваться маме.
Проблемы в этом не было — мама отдыхала в Доме творчества писателей в Переделкине — остатки номенклатурной роскоши, которые перепадали литераторам, точнее, членам Союза писателей. Мама моя, слава богу, писателем в полном смысле слова не была, зато считалась прекрасным литературоведом, и написанные ею учебники для гуманитарных вузов были любимы как студентами, так и преподавателями. Хотя мама и не была настоящим писателем, образ жизни она вела вполне богемный, и утро у нее начиналось не раньше часа дня. Так что, по моим расчетам, сейчас она еще спала, ибо время было раннее, только-только обеденное.
— Ой, Шурик, — сказала мама сонным голосом, — здравствуй, детонька.
— Я тебя разбудила?
— Нет, что ты, — привычно соврала мама, — я уже давно не сплю.
— Отлично. Мамуля, хочу тебя кое о чем предупредить. У меня тут очередные навороты в личной жизни…
— Шурик! — Не знаю, чего больше было в мамином голосе — укоризны или сострадания.
— Нет, мам, тебе понравится. Я решила послать Синявского и сейчас от него скрываюсь. А он, ты ж его знаешь, меня с собаками везде ищет. Так вот, если тебе кто-нибудь позвонит, ты ничего про меня не знаешь.
— Я и так про тебя ничего не знаю.
— Но ты же начнешь дергаться. Я, собственно, тебя предупреждаю, чтобы ты не волновалась. Значит, кто бы ни позвонил…
— А зачем тебе прятаться от всех? — мама потихоньку просыпалась и вникала в смысл разговора. — Ты же прячешься от Валеры?
— Затем, что сам он тебе звонить все равно не будет, он же знает, как ты к нему относишься. Он кого-нибудь науськает. Придумает, что из редакции или из милиции.
— Из милиции?!
— Запросто. У него фантазия богатая.
— Но у тебя правда все в порядке?
— Мам! Ну что ты, в самом деле!
— Ладно, ладно. Ты цветы мои поливаешь? Черт! Как же мне быть с цветами? Пока меня выпишут, они могут потерять былую свежесть.
— Конечно, не волнуйся.
— И еще. Шурочка, у меня на столе квитанция в прачечную. Получи, пожалуйста, белье.
— Получу.
— Целую тебя, деточка.
— Целую, мамуля.
С Дашкой, моей младшей сестрой, получилось еще проще. Она, как и мама, терпеть не могла моего приятеля Валеру Синявского, упорно отказываясь признавать, что в наших с ним запутанных отношениях есть большая доля моей вины. Правда, и в этом я с Дашкой согласна, у него нет права загонять меня в пятый угол и запугивать, чем он занимался всякий раз, когда я пыталась от него отделаться.