— Я спятил, — доложил он почти беззвучно, одними губами. — Я от тебя спятил. У меня никогда такого не было.
Хабанера молчит. В глазах ее черная туча растет, наливается.
— Все, хватит, — безнадежно говорит она наконец. — Последний раз это безобразие. Даже птичка не гадит в гнезде. Достукаемся — поплатимся. Что ты думаешь, так сойдет?..
Пальяныч ухмыляется. Он больше ничего об этом не думает. Он не может себе позволить думать о таких вещах, это опасно. Делать — пожалуйста, думать — нет, никогда.
— Сойдет, — уверяет он. — Я тут главный, — поняла?
Голос у Пальяныча невыносимый, скрипучий, срывается то на ультразвук, то на рык. Хабанера медленно покрывается красными пятнами.
— Все, мне надо на работу, — говорит она вдвое громче и вдвое беспечнее, чтобы все слышали за перекрытиями, — кофе был очень вкусный.
Жизнь может оказаться чуточку длиннее, чем рассчитываешь. Кто не беспокоится о вечности, всегда промахивается. Дым, пламя, горячий ветер с темного залива, день в зените, тени нет. По проводам, пучками связанным на стенах, пробегает дрожь. Помидором солнышко зависло над жаркими водами Балтики.
Часы над кроватью, светясь, показывают: в Москве полночь. Хабанера сидит, зажав оголённый провод в зубах, и улыбается от безнадежного своего счастья.
7
Мост и вышка, вышка-и-мост: выворачивают со стоянки, потом — ввв! — руль выкручивается, машина в резком повороте чуть не отрывается от земли — и на мост, и выше, и еще выше.
Ресторан на берегу моря, черно-фиолетовая ночь. Город виден на том берегу залива — рыжее зарево. Грохочет, обрушивается прибой. Море гремит, зарево рыжее — токи в небе — жутко сияет. Вино, как расплавленный металл, пылает, застывая на губах. Вот бы сейчас искупаться, а потом встать в прибое и простоять всю ночь. Она — в позе из «Титаника», а он — ха! — в позе статуи Луки Мудищева, которая выставлена на витрине Института Простатологии: под хитоном подъятый член, победоносно вскинутая в неприличном жесте рука.
— Ха-а-анера, — зевает Пальяныч. — Ты скучная женщина! Вот объясни мне, зачем ты работаешь? Ну ладно я, такой неформальный-ненормальный. Но зачем работаешь ты, Хабанера?
— Люблю свою работу.
— Сам процесс?
— Сам процесс.
— Днем работать, а вечером заниматься любовью?
— Днем торговать, а вечером заниматься любовью с тобой.
— И так всю жизнь?
— И так всю жизнь.
Предельно дурацкое выражение: «заниматься любовью».
— Ну, ты, бллин, Ха-ба-нера, — говорит Пальяныч. — И больше тебе ничего не хочется?
— Как можно меньше чего бы то ни было, — говорит Хабанера нехотя.
— Секс и работа?