— Как ты думаешь, к полуночи кто-нибудь за тобой приедет?
— Может, кто-нибудь из родственников.
— Из Орегона?
— По крайней мере, я надеюсь на это.
— Кто-нибудь из родственников. — Он устремляет на меня взгляд профессионального полицейского — в меру сочувствующий, в меру откровенный. — Приношу свои соболезнования по поводу отца.
— Очень тронут.
— Из-за них судья Риллинг и вынес такое решение.
— Я знаю.
Еще в течение некоторого времени он читает мне лекцию о вреде ля-ля-ля, и я даю ему договорить до конца. Наконец он встает, обходит стол и протягивает мне руку:
— Ну ладно. Только не пропусти утреннее заседание в понедельник, если хочешь, чтобы тебя отпустили на поруки в Орегон.
— Обязательно буду.
— Я тебя провожу.
По дороге в камеру он спрашивает о моих тюремных записях и о том, когда они выйдут. Когда будут закончены, — отвечаю я. И когда это может произойти? Когда все будет закончено. Собираюсь ли я описать сегодняшнюю беседу? Да, и сегодняшнюю, и судебное заседание на прошлой неделе — все.
— Дебори! — окликает меня Сиксо через решетку. — И еще вставь в свою долбаную книгу, как меня оторвали от общества и в течение пяти с половиной месяцев заставили играть здесь в пинокль с местным начальством. И всякий раз, когда у этих бугаев заканчиваются сигареты, кто-нибудь из них интересуется: «А какие сигареты курит Сиксо? „Винстон»? Вот пусть и гонит!» Это честно, старик, или как? Но им меня не сломить! Анджело Сиксо все перенесет.
Некоторые чуваки так умеют жаловаться, что в их устах жалоба звучит похвальбой.
Дверь за мной закрывают, и Дагз уходит. Сиксо садится. Он мотает уже второй срок. А некоторые сидят и по три раза. Тех, кого выпускают на поруки, называют краткосрочниками. Но иногда малый срок отсидеть сложнее, чем большой. И у многих краткосрочников едет крыша, или они сбегают.
Лучше сидеть тихо. Этому и посвящены мои записи.
Заключенные всё прибывают. Кто-то кричит:
— Окститесь, ребята, здесь уже ногу поставить негде!
Сжимается пространство, пухнет время.
Забита камера: ни охнуть, ни вздохнуть.
Преступника печален путь —
Влачит своей он жизни бремя.
За стенкой стук костяшек домино,
Уже три дня я должен быть свободен,
Но вертухаям это все равно,
Для них я ни на что не годен.
Сегодня? Завтра? В Рождество?
Когда меня отпустят кровопийцы?
Ведь я же, право, не убийца,
К чему им это торжество?
Один стукач донос состряпал
И коноплю у нас нашел,
С собой полицию привел,
И на меня властям накапал.
Не помогли мои уловки,
И здравый смысл не уберег,
И недостало мне сноровки,
И я спасти себя не смог.
Как рыбу, на крючок поймали,