Его сверкающий взгляд сделался абсолютно черным, непроницаемым, видения умерли. Под его левым глазом дрогнула мышца, расправилась и дрогнула снова. Для Бэрронса это означало примерно то же, что для обычного человека – вспышка безудержной ярости.
– Насилие, это не то...
– От чего можно уйти, – закончила я. – Я знаю. Теперь я это поняла. Дальше что?
– Ты ползала. Ты ползала, когда я нашел тебя.
– В чем суть?
– От меня ты ушла на своих двоих.
– Суть? – выдавила я сквозь зубы. Я устала, мне не хватало терпения, и я хотела, наконец, перейти к делу.
– Убедись, что мы думаем об одном и том же, – отрезал он. Его глаза опасно горели.
– Ты сделал то, что должен был? Так?
Он наклонил голову. Это было ни «да», ни «нет». И это просто выводило меня из себя. Меня уже тошнило от этих не-ответов. Я надавила:
– Ты поставил меня на ноги единственным доступным тебе способом. Это не имеет никакого отношения ко мне лично. Ты это пытаешься мне сказать, верно?
Он уставился на меня, и у меня вдруг возникло чувство, что наш разговор где-то свернул совсем в другую сторону, пошел совершенно не в том направлении. Мне не хотелось думать о том, что заставило его отклониться от намеченного пути или когда именно это случилось.
Он, наконец, кивнул.
– Верно.
– Тогда мы думаем об одном и том же. До последнего предложения и до последнего слова, – быстро сказала я.
– До последней треклятой буквы, – добавил он решительно.
Мне хотелось плакать, и я ненавидела себя за это. Ну почему он не мог сказать что-нибудь хорошее? Что-нибудь не о сексе, что-нибудь обо мне. Почему он явился сюда, весь такой напыщенный и важный, и бросает мне в лицо то, что мы побывали в шкуре друг друга? Неужели маленькое, малюсенькое проявление доброты и сострадания убило бы его? Куда делся мужчина, который красил мне ногти? Который оклеил всю комнату фотографиями с изображением меня и Алины? Который танцевал со мной?
Цель оправдывает средства. Вот, что это значило для него.
Молчание затягивалось. Я посмотрела в его глаза, но в них совершенно ничего невозможно было прочесть.
Наконец, он выдал мне подобие улыбки.
– Мисс Лейн, – сказал он холодно, и эти два слова сказали мне обо всем. Он предлагал мне вернуться к формальности, снова установить дистанцию между нами. Вернуться к тому, что было, как будто между нами ничего и не было. Видимость любезности, которая давала нам возможность эффективно сотрудничать, когда в этом была необходимость.
Я была бы дурой, если бы не приняла этого.
– Бэрронс, – завершила я сделку. Неужели я говорила этому загадочному, хладнокровному мужчине, что он мой мир? Неужели он требовал повторять это снова и снова?