— Бомба — в машине Лины?
— Да.
— Но…
— Что «но»?
— Кому она могла мешать? Она была почти девочкой. Ей только исполнилось девятнадцать лет. Она не могла никому мешать. Кто мог захотеть убить её?
— Пока я не могу ответить на этот вопрос.
— Убить Лину? Это просто не укладывается в сознании. Это какое-то нелепое заблуждение. Полиция ошибается. Ведь ошибается же полиция? Бывают такие случаи?
— Сколько угодно. Но не на этот раз. Скажите, профессор, кто знал, что она вечером поедет в Буэнас-Вистас?
— Кто знал? — Профессор беспомощно пожал плечами. — Все, наверное.
— Что значит — все?
— Вся наша группа, девять человек. Не считая меня и моей жены.
— Стало быть, одиннадцать человек?
— Ну, может быть, ещё Дик Колела. Он здесь нечто вроде сторожа. — Профессор на мгновение прикрыл глаза, проверяя себя, потом кивнул: — Да, двенадцать человек.
— А молодой человек вашей сотрудницы?
— Наверное, и он знал, раз она ехала к нему на свидание.
— Вы его видели когда-нибудь?
— Нет, ни разу, но Лина рассказывала о нём. Они познакомились где-то в городе. Он печатник в типографии местной газетки. Сейчас я вспомню его имя… Брюс… да, Брюс Тализ. Кажется, так.
— И вы не представляете себе, кому нужна была смерть мисс Каррадос?
— Абсолютно не представляю. Лина… Она была как птица, маленькая, весёлая, бесхитростная птичка. Все улыбались, когда смотрели на неё. Когда она появлялась в своих неизменных джинсах и короткой чёрной кофточке, которая то и дело задиралась и обнажала полоску загорелой кожи, встряхивала длинными, распущенными по плечам волосами и, сияя, начинала рассказывать нам какую-нибудь милую глупость, мы все расплывались в улыбках… Простите меня, мистер Милич, что я снова и снова с маниакальной настойчивостью повторяю одно и то же, но я ничего не могу поделать. Если бы вы хоть раз видели Лину Каррадос, вы бы поняли меня…
— Убивают не только старых и уродливых. Убивают тех, кто мешает. Чьё исчезновение выгодно.
— Может быть. Наверное, вы правы. В этих вещах вы понимаете больше меня. И тем не менее мне вам просто нечего больше сказать.
— А как относились члены вашей группы к работе, которую вы проводили?
— О, с огромным энтузиазмом, разумеется. Вначале, пока у нас были сомнения, энтузиазм разделяли не все. Но когда сомнений не осталось, нами всеми овладела буквально лихорадка. Мы все отдавали себе отчёт в необыкновенной важности работы. Даже не просто важности. В исторической роли работы. Вы представляете, что это значит — впервые в истории человечества установить контакт с иной цивилизацией? Пусть вначале даже односторонний. Разумеется, у нас были да и остаются некоторые опасения. Профессор Лернер, например… Это наш социолог. Он считает, что знакомство человечества с иной цивилизацией, стоящей на более высокой ступеньке развития, может оказать отрицательное влияние на весь дальнейший ход истории. Я этой точки зрения не разделяю. Я считаю, что мы вообще переоцениваем влияние идей на судьбы человечества… Но это другой вопрос.