В восемь Быков вернулся. И тотчас ворвался в кабинет Пащенко, занося с собой запах сырости, хвои и грибов. Он был бодр и свеж, чего нельзя было пока сказать обо всех остальных, до прихода которых оставалось еще добрых полчаса.
– Маслята пошли? – не поднимая головы, справился Пащенко.
– Какие маслята? – выдохнул Быков волну свежести. – А, маслята? Я встретил пяток. Но ножа не было с собой. Андреич, я нашел кровать.
Тот медленно поднял взгляд.
– Поздравляю. Ну, и как она?
– Кто?
– Та, что с кроватью.
Быков покраснел и улыбнулся.
– Вы не поняли. Я нашел, где стояла та кровать, которую привязали к ноге Рожина. В трехстах метрах от места обнаружения тела Рожина находится санаторий. Название у него такое мутное – «Тихий причал». Я сегодня с утра пораньше туда проскочил и со сторожем побеседовал. «Выморозил» у меня, негодяй, сотню, но, когда раздобрел, забыл и о страхе перед администраторшей, и о служебном долге. Одним словом, когда выпьет – себя не контролирует.
Осторожно присев на стул, он стянул с головы кепку и поискал глазами пепельницу.
– Кури, кури, – разрешил Пащенко. – Старик сегодня только к одиннадцати будет.
Выдохнув первую белую струйку, Быков не выдержал и стал говорить. Пащенко смотрел на вырывающиеся при каждом его слове порции дыма и слушал. Рассказ следователя был не длинен и не короток. Как раз тот формат информации, которую выдает профессионал, полагая, что этого достаточно и таким же профессионалам не составит труда его понять.
Около десяти дней назад санаторий, который по причине новизны своего образования еще не пользовался у отдыхающих терновцев известностью, посетила странная группа людей. Странна она была тем, что в одном из корпусов поселилось четверо мужиков, при этом с ними не было ни женщин, ни выпивки (это сторож заметил сразу, потому как не угостили, а это выходило за рамки общепринятого поведения), ни удочек, ни радости в глазах. Сняли домик и, несмотря на солнечную погоду, не выходили из него до самого вечера.
Сторож поутру проснулся, стал совершать обход и, проходя мимо домика подозрительных гостей, не обнаружил там стоявших с вечера двух машин.
– Я спросил его, какие машины стояли, а он ответил, что «две какие-то ванны». Значит, иномарки, – заключил Быков, тыча окурком в пепельницу. – Но нам от этого не легче. Я о номерах заикнулся, но дед заявил, что он сторож, а не стоянщик. Справедливо в принципе.
Дело было в шесть утра. А в девять, когда старуха – жена деда – пошла сменить белье в домике, покинутом мужиками, обнаружилось, что…
– …«что эти гады увезли с собой кровать». Спинки металлической кровати культурно стояли у стены, а самой панцирной сетки не было. Я прикинул, Андреич, и понял, что эти спинки как раз те, которых не хватало в Терновке. Я вот что думаю… Если Рожина везли сюда убивать, то неужели ни у кого из троих оставшихся не было в багажнике гири или трамвайного колеса? Надеялись на то, что найдут в домике кровать, незаметно вынесут, а если заметят – то это не вызовет ни у кого недоумения?