Наконец-таки мама не вытерпела и, усмехнувшись, сказала:
— Ну, докладывай, что у тебя там?
— Как это — докладывай? — притворился я, будто не понимаю.
— Ну говори, о чем хочешь сказать.
— О чем же я хочу сказать? Ни о чем я не хочу сказать, — стал я выкручиваться, а сам уже чувствую, что сейчас же обо всем расскажу, и рад, что мама сама об этом заговорила, так как легче сказать, когда тебя спрашивают, чем когда не спрашивают вовсе.
— Будто я не вижу, что ты о чем-то хочешь сказать! Ты уже три дня ходишь как в воду опущенный и воображаешь, что никто этого не замечает. Ну, говори, говори! Все равно ведь скажешь. Что-нибудь в школе случилось?
— Нет, не в школе, — говорю. — Да нет, — говорю, в школе.
— Что, опять небось получил двойку?
— Ничего я не получил.
— Что же с тобой случилось?
— Да это не со мной вовсе. Со мной ничего не случилось.
— С кем же?
— Ну, с Шишкиным.
— А с ним что же?
— Да не хочет учиться.
— Как — не хочет?
— Ну, не хочет, и все!
Тут я увидел, что проговорился, и подумал: «Батюшки, что же я делаю? А вдруг мама завтра же пойдет в школу и скажет учительнице!»
— Что же, Шишкин уроков не делает? — спросила мама. — Двойки получает?
Я увидел, что не совсем еще проговорился, и сказал;
— Не делает. По русскому у него двойка. Совсем не хочет по русскому учиться. У него с третьего класса запущено.
— Как же он в четвертый-то класс перешел?
— Ну, не знаю, — говорю. — Он к нам из другой школы перевелся. В третьем классе у нас не учился.
— Почему же учительница не обратит на него внимания? Его подтянуть надо.
— Так он, — говорю, — хитрый, как лисица! Что на дом задано, спишет, а когда в классе диктант или сочинение, не придет вовсе.
— А ты бы занялся с ним. Ведь думаешь о товарище, огорчаешься из-за него, а помочь не хочешь.
— Поможешь, — говорю, — ему, когда он сам не хочет заниматься!
— Ну, ты растолкуй ему, что учиться надо, подействуй на него. Ты вот сумел взяться за дело сам, а ему помощь нужна. Попадется ему хороший товарищ, и он выправится, и из него настоящий человек выйдет.
— Разве я ему плохой товарищ? — говорю я.
— Значит, не плохой, если думаешь о нем.
Мне стало очень стыдно, что я не сказал маме всей правды, поэтому я поскорей оделся и пошел к Шишкину, чтоб поговорить с ним как следует.
Странное дело! Почему-то именно в эти дни я по-настоящему подружил с Шишкиным и по целым дням думал о нем. Шишкин тоже изо всех сил привязался ко мне. Он скучал по школьным товарищам и говорил, что теперь, кроме меня, у него никого не осталось.
Когда я пришел, Костя, его мама и тетя Зина сидели за столом и пили чай. Над столом горела электрическая лампочка под большим голубым абажуром, и от этого абажура вокруг было как-то сумрачно, как бывает летним вечером, когда солнышко уже зашло, но на дворе еще не совсем стемнело. Все очень обрадовались моему приходу. Меня тоже усадили за стол и стали угощать чаем с баранками. Костина мама и тетя Зина принялись расспрашивать меня о моей маме, о папе, о том, где он работает и что делает. Костя молча слушал наш разговор. Он опустил в стакан с чаем половину баранки. Баранка постепенно разбухала в стакане и становилась все толще и толще. Наконец она раздулась почти во весь стакан, а Костя о чем-то задумался и как будто совсем позабыл о ней.