И наконец наступило утро. Редкое, солнечное, морозное. Было около десяти часов утра, когда Солнце поднялось над заливом и косыми лучами выхватило из темноты Северную Заставу. Местные жители, поднятые господином морозом чуть свет, развели уж давно свои печурки и теперь над почерневшими домишками, над казенными учреждениями, над дворцом и площадью пополз розовый печной дымок. Заискрился алмазами синий снег, заорали третьи петухи, загудела над домами первая программа центрального радио. Потихоньку, как на праздник, доедали свои завтраки горожане, запивали чаями, а кое-кто и напитками покрепче, заворачивались, закутывались тремя кофтами и шубами и выходили, радостно переругиваясь, на берег, отливающий старым фамильным серебром, речки Темной.
На берегу, у дворца, дурманящий сосновый запах распространяла свежепостроенная трибуна с помостом и президиумом. Сейчас, не покрытая еще кумачом, не украшенная переходящими знаменами и транспарантами, она больше напоминала место казни, как его изображают передвижники на своих правдивых полотнах. Но низшие ответственные товарищи уже приехали и суетливо командовали разгрузкой парадного инвентаря. Здесь же рядом разворачивал блистающие духовой медью ряды городской пожарный оркестр. Товарищ Романцев новаторски распорядился об оркестре. Слухи о том, что духовые оркестры опять входят в моду в столице, уже докатились до Северной. Подвезли буфет. Развернули вазы с баранками, печеньем и сухарями, раскочегарили медный тульский самовар. Из невиданного лет семьдесят явления выросла краснощекая, с синими от чистого неба глазами, разряженная сарафаном продавщица Сашка.
— Эй, налетай, граждане! — крикнула она в голову тут же образовавшейся очереди.
Народ и без того налетал да наяривал. Кто-то хлопал в ладоши, кто-то топал ногами, ухая и побивая себя ватными рукавицами, а кто решил для сугрева потолкаться с соседом да соседкой. Заиграла наконец непредусмотренная проектом митинга гармонь, зазвенела разухабистая ядреная частушка.
Все были настолько увлечены охватившим их беспричинным весельем, что никто не замечал, что за буфетом, за оркестром, за трибуной имеет место быть новое, никогда доселе не виданное техническое явление. Между тем еще с ночи на том берегу реки, на том самом месте, где торчала стометровая решетчатая ферма, красовался, поблескивая серебристыми боками, отрицательный скомкователь лживого вакуума. На боку агрегата ярко горели две буквы: Е.П.
Первым, кто заметил техническое несоответствие между днем сегодняшним и днем вчерашним, оказался сердобольный старик с подбитым глазом. Его зоркий глаз, обрамленный обширным, зеленым от смешения дополнительных цветов фингалом, безошибочно определил: