- Прибавь: и глупость! - вмешался Доменов, стоявший позади и строго следивший за каждой выведенной на бумаге буквой. - Себя-то не очень расписывай. Твою ангельскую доброту и без того все знают. Пиши попроще, без этих премудростей, чтобы понятно было, как и что, без околичностей. Скажи, что свадьбы не будет и я его на поруки беру, понял?
- Вы бы лучше не перебивали, господин Доменов. А то я весь стиль исковеркать могу, - покручивая желтенькие, словно спаленные, усики, недовольно проговорил Ветошкин. - Я уже написал: "по малому разумению"... Зачем же еще лишние и унизительные слова вставлять?
- Ладно, ладно, не спорить. Кончай скорее. У нас сегодня столько еще дела... - Поглядывая на Митьку, добавил: - А ты, голубь, не вешай нос! Утрясется великолепнейшим манером. И женихом будешь и женатым намаешься!
Когда письмо было закончено, Доменов еще раз прочитал его и сунул в карман.
- Кто же его доставит? - уныло спросил Митька.
- Почтальона найдем. Не сомневайся. Только шалить не вздумай! Ежели задумаешь еще раз побежать к ней, от меня пощады не будет. Ты у меня, ангел мой, вот где...
Доменов выразительно сжал волосатый, с ребячью голову кулак и помахал им в воздухе.
Домой Митьку Авдей Иннокентьевич не отпустил, а повел в дом атамана Туркова. По дороге, надавливая на его локоть жесткими пальцами, говорил:
- У Марфуши мягкое и доброе сердце. Она, когда услыхала вчера про твои выкрутасы, разревелась. Прощеньице ты у ней попроси. Мы, ангел мой, мужская-то сторона, в подпитии хуже скотов. Сграбастал ее, и горя мало... А так не годится. Не-ет! Женщина ласковую изюминку уважает, философствовал Авдей Иннокентьевич.
Дом атамана под зеленой железной крышей стоял в переулке.
Шумел ветер, сбивал с высохших кустов полыни горькую пыль; пыль попадала Митьке в рот и глаза. У высокого каменного забора качались, сбрасывая на землю твердые, запыленные листья, корявые ветви толстого осокоря. На верхушке дерева виднелись сухие палки, оставшиеся от разоренного гнезда. На дороге, раздавленный колесом, с разинутой пастью, валялся мертвый галчонок. Сколько раньше сам он, Митька, поразорил гнезд, повыкидывал на траву беспомощных желторотых галчат! В первый раз в жизни он пожалел птицу. Сейчас сам он походил на раздавленного галчонка... Сдерживая глубокий вздох, Митька плотно сжал губы.
- Марфенька, принимай, ангелочек, дорогого гостя! - входя в горницу, крикнул Авдей Иннокентьевич растерявшейся Марфе.
Лупоглазые атаманские дочери, готовясь на девичник, трепали в руках праздничные платья. Увидев жениха, смущенно столпились в кучу. Самая бойкая, Наташка, с хитрыми серыми глазами, поднявшись на цыпочках к уху Доменова, тихо спросила: