– Это единственный выход, Мадам. Мы объявили кардиналу войну, и это не та война, которая может закончиться миром. Но мне так хочется, чтобы мы сейчас находились в Париже. Эго место мне не нравится. Здесь такая атмосфера… как будто что-то должно произойти. Я не могу успокоиться.
– Ха! С вами играет шутки ваше воображение, – заверила Анну старая королева. Она всегда обращалась за советом к астрологам и другим предсказателям будущего, и все они утверждали, что в ее жизни наступил долгий период спокойствия. Она рисовала себе картины, как встречает Гастона в Париже, когда тот с триумфом входит в город. Людовик повержен в прах, а кардинал под пыткой выдает свои секреты, ожидая, когда ему отсекут голову на Гревской площади. Мария засмеялась и похлопала Анну по руке.
– Все будет хорошо, моя дочь. Я чувствую это здесь, в сердце. Вы предчувствуете неприятности, а я – только удачу. Вдруг Людовик завтра упадет с лошади и сломает свою хилую шею. Вот что решило бы все проблемы.
Этим вечером Анна обедала одна. Король в Компьене пренебрегал этикетом и распорядился отменить скучные официальные пиршества, которые были неотъемлемой частью ритуала при Дворе в Лувре. Королева ела мало и уклонялась от разговоров с дамами. Мадлена де Фаржи и Мари де Шеврез остались в Париже.
– Я устала, – сказала она. – Сегодня ляжем спать пораньше.
Окунув пальцы в золотую чашу с розовой водой и прочитав послеобеденную молитву, Анна вышла из-за стола в сопровождении фрейлин. В спальне королева ждала, пока каждая из ее дам выполнит свои обязанности: снять драгоценности и запереть их на ночь, расчесать роскошные волосы Анны, надеть на нее длинную ночную рубашку из тончайшего батиста с кружевами у шеи и на манжетах.
Королева взошла по ступенькам к своему ложу, захватив с собой подсвечник с одной-единственной свечой, и приказала опустить занавески. Под подушкой лежал маленький молитвенник, она попыталась успокоиться, прочитав несколько страниц, но слова прыгали перед глазами, не слагаясь во фразы, и в отчаянии Анна отшвырнула книгу и задула свечу. Вокруг было темно и тихо. Фрейлины ушли на свою половину, где они спали в общей спальне. Ее камеристка де Филандр помещалась в маленькой комнатушке по соседству, и оттуда до королевы доносился приглушенный храп.
Дворец спал, но к Анне сон не шел. Мария Медичи ошибалась. Что-то должно случиться, и это что-то – дело рук Ришелье. Она никогда не позволяла себе думать о нем иначе, чем с негодованием и обидой. Высмеивала и побуждала друзей делать то же самое. Но теперь – одна в темной тихой спальне, в этот поздний час – Анна вынуждена была признаться самой себе, что он кажется непобедимым. Только рядом с ней Ришелье обнаруживал свою слабость, потому что, как он сам недавно сказал в Люксембургском дворце, он не изменился. Был тем же просителем, сжигаемым безнадежной страстью, каким склонился к ее ногам в тот далекий день в часовне замка Тур. Анна чувствовала взгляд серых глаз, внушающих ей, несмотря на все, что произошло между ними, что он все так же любит ее и будет добиваться своего. Она вдруг заметила, что дрожит. Он никогда не сдастся. Его ненависть не знала жалости, а чувство мести было постоянным, как вечность. Но тем, кого кардинал любил, – племянницу мадам де Комбалет, своих сторонников, верно ему служивших, отца Жозефа, – им он был не менее верен в любви, чем врагам – в ненависти. Много раз Анне советовали вести себя дружелюбнее, искушали видениями власти и влияния, которые она разделит с Ришелье как с союзником. Всего-то и требовалось – несколько любезных слов, улыбка, время от времени благосклонный жест – и она могла бы стать одной из самых блистательных королев в Европе. Людовик не мог устоять перед ним. Ришелье постиг этот мрачный, нерешительный характер и подчинил себе и волю, и желания короля, оставаясь в то же время смиренным и раболепным, так как всегда учитывал раздражительную гордость своего покровителя.