В танковом полку, а позже танковой бригаде, были сплошь советские офицеры. Просто из Израиля некого было прислать. То, немногое, что у них было, воевало в Северной Африке.
Зато в авиакрыле были одни израильские летчики. Даже обслуживающий персонал. Только ближе к концу войны стали появляться советские техники, повара и разный обслуживающий персонал.
А вот политруки все советские евреи. Эти, сидели от батальона и выше, и я с ними сталкивался, очень редко, практически только на политмероприятиях. Мы все-таки, подчинялись Красной Армии и совсем без внимания и воспитания оставлять Легион было нельзя. Зато были у нас еще и раввины. При каждом полке, дивизии и старший раввин Легиона в чине полковника с особо оригинальной фамилией Рабинович. Были какие то трения наверху между израильтянами и советским командованием, но я был обычный Ванька-взводный и до меня это доходило только отдельными отголосками. Тем более что на первых порах не очень то со мной и делились этими вещами.
Организация, структура и уставы Еврейского Легиона в основном повторяли советские, за исключением некоторых национальных особенностей, связанных с религией. Свининой нас не кормили даже в самое голодное время.
Само создание еврейской национальной армии являлось политическим актом. Была даже специальная группа фотографов, задачей которых было снять на пленку для истории весь боевой путь дивизии. Поэтому и существует множество фотоматериалов. В Израиле еще 1956 г был издан трехтомник с документами и фотографиями.
Дали мне взвод новобранцев. Я робел перед ними, потому что мне было восемнадцать лет, ну представляете? Все были в возрасте 30–35 лет, семейные люди. Не парни уже, взрослые мужики. Религиозным у нас позволялось ходить с бородой. Многие по-русски еле говорили. Мой старшина Костинбойм вставал рядом со мной перед строем. Я подаю команду, а он сразу ее на идиш дублирует. Как тяжело было вначале из-за языкового барьера! Еще хорошо, что я немецкий в школе учил, так что со временем стал кое-что понимать.
Огневой подготовкой мы занимались много. Боевая подготовка также проводилась на довольно высоком уровне, мы даже отрабатывали тактику ведения боя в тылу врага. Со временем происходило притирание друг другу. Люди научились немного понимать язык «старшего брата», команды-то только на нем, а главное — прониклись мыслью, что воевать придется рано или поздно, и от них тоже зависит, смогут ли они выжить на фронте в бою.
В марте 1943 г мы, наконец, отправились на фронт. Если честно, то мои воспоминания о летних и осенних боях сорок третьего года весьма отрывочны. Первый бой… Не понятно — куда, чего, и какие команды подавать. Заняли какие-то немецкие окопы. Начали стрелять по каким-то там целям. Мясорубка была страшная. Пошли в атаку, а с правого фланга — пулеметная засада. Стали по нам бить, еще бы немного, и весь батальон бы полег. Я под этим сильным огнем поднял роту в атаку, в штыки, спас фланг, и мы уничтожили пулеметы. Тут я навсегда понял, что, самое худшее, что может быть на фронте — это пехота: от тебя ничего не зависит, ты обязан подниматься под пулеметный огонь и идти вперед. Наверное, другие рода войск так не думают, но меня не переубедить.