Тихо потрескивает в печке сухой стланик. Пьем чай и молча ждем возвращения старика. Ожидание переходит в беспокойство. Я одеваюсь и тоже выбираюсь из палатки. Тотчас на меня накидывается непогода. Сыпучая поземка слепит глаза, сечет лицо. Воют земля и небо. Пытаюсь звать Улукиткана, но крик мой глушит свирепый ветер. Надо идти искать старика.
Я обхожу всю седловину. Возвращаюсь на табор. В сугробах затихает поземка. Шагать стало легче, хоть погода все еще свирепствует.
Оказывается, Улукиткан уже пригнал оленей. Они стоят привязанные у палатки. А сам он разбирает вьюки, раскладывает их по седлам. "Неужели готовится в путь? -- думаю встревоженно. -- Ведь вчера договорились, что он вначале проводит нас и тогда уж отправится в свое стойбище. Почему передумал?"
-- Вы только подумайте, -- встречает меня взволнованный Василий Николаевич. -- Улукиткан решил ехать к астрономам, боится, что с ними случилась беда. Не могу отговорить.
-- Послушай, Улукиткан, -- я подхожу к нему. -- Ты с ума сошел, в такую погоду подниматься на голец?! Ничего с астрономами не случится, они не маленькие, знают, что делать.
-- Может, знают, да поленятся, -- спокойно возражает он. -- Я им к палатке ремни привяжу, куда лучше веревок, не порвутся. И помогу мало-мало дрова натаскать, огонь буду караулить.
-- У них для этого есть рабочий и каюры, зря сгоняешь оленей и сам намаешься.
-- Лучше сейчас напрасно сходить, чем потом долго жалеть, что не пошел, не помог, когда надо было...
-- Но ведь ты же знаешь, что Иван Иванович человек бывалый и осторожный, -- не отступаю я.
-- И с бывалым беда случается, -- рассудительно говорит старик.
-- Уж если тебя тревожит судьба астрономов, сегодня или завтра прилетит за нами вертолет, и мы слетаем с тобою на голец, чтобы ты убедился, что там ничего не случилось.
-- Э-э... -- энергично отмахивается Улукиткан. -- Такая погода не на один день, пока он прилетит, я на оленях туда-сюда схожу.
-- Ноги ему спутать, и весь разговор! -- советует Василий Николаевич.
Но ни уговоры, ни угрозы не помогли. Старик по-прежнему твердо верил в себя, хотя видно было, что силы, глаза, слух у него далеко не те, что прежде. Но я понимал, что уж коль в нем зародилось беспокойство за людей, то он жилы порвет, разобьется, но из всех сил будет стремиться к ним.
И я сдался.
-- Хорошо, ты пойдешь на голец, но с Василием Николаевичем. Одного тебя не пущу. Это мое последнее слово.
-- Ты, однако, на меня уж совсем не надеешься, -- сказал он с горькой обидой, но покорно согласился, -- ладно, пускай идет и Василь. Двоим лучше, чем одному...