Особенно нехороши были то и дело возникавшие паузы. За годы монашества она и запамятовала, что они опасней всего, такие перерывы в разговоре. Сразу слышно собственное учащённое дыхание, и в висках начинает стучать.
Полина Андреевна вдруг застеснялась своей неодетости, оглянулась по сторонам — что бы такое накинуть. Не нашла.
— Холодно? — спросил Николай Всеволодович не поворачиваясь. — А вы набросьте бурку, больше всё равно ничего нет.
Госпожа Лисицына подошла по холодному полу к окну, закуталась в тяжёлую пахучую овчину. Стало немного поспокойней, и ветер из дыры приятно остужал раскрасневшееся лицо.
Вдали, у основания Постной косы, стояла кучка монахов, чего-то ждали. Потом дверь Прощальной часовни отворилась, вышел человек без лица, в чёрном, заострённом кверху одеянии. Собравшиеся поклонились ему в пояс. Он перекрестил их, направился к берегу. Только теперь Полина Андреевна заметила лодку с гребцом. Чёрный человек сел на нос, спиной к Ханаану, и чёлн поплыл к Окольнему острову. Там, у самой воды, встречали ещё двое таких же безлицых, в схимнических куколях.
— Брат Клеопа везёт в скит нового схимника, — сказала Лисицына подошедшему Николаю Всеволодовичу, щурясь (футляр с очками так и остался на полу заколоченного павильона, вместе с платьем). — Зовут его отец Иларий. Торопится покинуть земную юдоль. Учёный человек, много лет изучал богословие, а главного про Бога не понял. Господу от нас не смерть, а жизнь нужна…
— Весьма своевременная ремарка, — шепнул ей в самое ухо Николай Всеволодович, а потом внезапно взял за плечи и развернул к себе.
Спросил насмешливо, глядя сверху вниз:
— Так чья вы вдова и чья невеста?
Не дожидаясь ответа, обнял и поцеловал в губы.
В этот миг Полине Андреевне почему-то вспомнилась страшная картина, виденная очень давно, ещё в детстве. Ехала маленькая Полинька с родителями в гости, в соседнее именье. Мчались быстро, с ветерком, по заснеженной Москве-реке. Впереди катили сани с подарками (дело было на Святки). Вдруг раздался сухой треск, на гладкой белой поверхности проступила чёрная трещина, и неодолимая сила потянула туда упряжку — сначала сани с кучером, потом всхрапывающую, бьющую передними копытами лошадь…
Тот самый, навсегда врезавшийся в память треск послышался Полине Андреевне и теперь. Снова увиделось, как воочию: из-под чистого, белого подступает тёмное, страшное, обжигающее и разливается всё шире, шире.
Затрепетав, она упёрлась руками в грудь соблазнителя, взмолилась:
— Николай Всеволодович, милый, сжальтесь… Не мучайте меня! Нельзя мне этого. Никак нельзя!