На корме, где меньше неистовствовал ветер, гуляющие остановились. Окинув взором бескрайние бурные воды и низко придвинувшееся чёрно-серое небо, Наталья Генриховна содрогнулась:
— Боже, как страшно! Словно мы провалились в дыру меж временем и пространством!
Лагранж понял: пора начинать атаку по всему фронту. Оробевшая женщина — всё равно что дрогнувший под картечью неприятель.
Провёл наступление блестяще. Сказал, перейдя на низкий, подрагивающий баритон:
— В сущности я чудовищно одинок. А так, знаете, иногда хочется понимания, тепла и… ласки, да-да, самой обыкновенной человеческой ласки.
Опустил лоб на плечо даме, для чего пришлось слегка согнуть колени, тяжко вздохнул.
— Я… Я отправилась в Арарат не затем, — смятенно прошептала Наталья Генриховна, словно бы отталкивая его голову, но в то же время перебирая пальцами густые волосы Феликса Станиславовича. — Не делать новые грехи, а замаливать прежние…
— Так заодно уж всё разом и замолите, — привёл полковник аргумент, неопровержимый в своей логичности.
Ещё через пять минут они целовались в тёмной каюте — пока ещё романтично, но пальцы полицмейстера уже определили дислокацию пуговок на платье Натальи Генриховны и даже потихоньку расстегнули верхнюю.
Среди ночи Феликс Станиславович очнулся от сильного толчка, приподнялся на локте и увидел совсем близко испуганные женские глаза. Хоть узкое ложе не было приспособлено для двоих, полковник, как впрочем и всегда, почивал самым отличным образом, и если уж пробудился, то, значит, удар был в самом деле нешуточный.
— Что такое? — Лагранж спросонья не вспомнил, где он, но сразу посмотрел на дверь. — Муж?
Дама (как бишь её звали-то?) тихонько выдохнула:
— Мы тонем…
Полковник тряхнул головой, окончательно проснулся и услышал рёв шторма, ощутил сотрясание корабельного корпуса — даже странно стало, как это любовников до сих пор не вышвырнуло из кровати.
— Уроды сыроядные! — послышался откуда-то сверху рёв капитана. — Саддукеи скотоложные! Чтоб вас, ехидны, Молох познал!
Отовсюду — и снаружи, и с нижней палубы, доносились отчаянные крики и рыдания, это боялись пассажиры.
Наталья Генриховна (вот как её звали) с глубокой убеждённостью сказала:
— Это мне за кощунство. За грехопадение на пути в святую обитель.
И жалобно, безнадёжно заплакала.
Лагранж успокаивающе потрепал её по мокрой щеке и быстро, по-военному, оделся.
— Куда вы? — в ужасе воскликнула паломница, но дверь захлопнулась. Через полминуты полицмейстер был уже на шлюпочной палубе.
Придерживая рукой кепи, так и рвавшееся в полёт, он в два счёта оценил ситуацию. Ситуация была ватер-клозетная.