— Какие у бродяги друзья!
— Ну… хоть бы Милашевич.
— Милашевич добрый малый, только… да что об этом говорить! Я ведь отпетый.
Занятый своими собственными думами, он ничего не замечал. Между тем Ляпунова, нервно теребя свой платок, с трудом удерживалась, чтоб не заплакать.
— А разве вы никого не любили? — спросила она чуть, слышно.
— Э! Добрая Марья Дмитриевна, эта роскошь не для бродяг.
Он машинально поднимал с земли камни и сбрасывал их с обрыва. Брошенные камни, стремительно низвергаясь по отвесу, срывали на пути другие камни, и все это с грохотом падало в море.
Вдруг ему показалось, что около него кто-то тихо всхлипывает. Подняв голову, он увидел, что Ляпунова, припав лицом к платку, беззвучно рыдала.
— Марья Дмитриевна, что с вами? — испуганно спросил он.
Молодая женщина не отвечала. Только голова ее и плечи подрагивали.
— Ради Бога! Марья Дмитриевна! Вам нездоровится.
Он хотел было отнять ее руки от лица, но она еще с большей силой припала к ним и продолжала плакать.
— Дорогая! Марья Дмитриевна!
— Оставьте меня! Вам никого не жаль…
— Милая! Добрая моя, я не знал, я не смел…
— Поезжайте в Турцию!.. Там найдете себе турчанку…
Бледный, с дрожащими губами, он вскочил на ноги, в одно мгновение поднял с земли рыдающую женщину и понес ее, сам не зная куда, осыпая поцелуями ее плечи и щеки…
— Милый! Милый!.. Разве ты не видел…
Море продолжало с ровным, гармоническим рокотом набегать на скалистый берег, чайки кричали, белые паруса убегали все дальше, дальше…
Фон Вульф не уехал в Турцию.
Напротив… Ровно через год после описанной нами сцены на месте бывшего храма Ифигении в Тавриде мы встречаем этого барона в странной, неожиданной обстановке, и притом в странном виде… Барон в Москве, под арестом…
Он пьян и бушует в арестантском помещении московского нижнего надворного суда. Одет он в гусарскую форму. Вместе с ним бушует другой офицер.
— Какова сторонка! — кричит фон Вульф, шагая из угла в угол довольно просторной комнаты, «офицерской», и ероша свои пепельные волосы. — Меня, барона фон Вульфа, капитана австрийской, майора прусской службы, ротмистра русского венгерского гусарского полка, кавалера ордена "de la Providence", меня ни за что ни про что схватить и держать пять дней под арестом!
— Как ни за что ни про что! — приступил к нему товарищ по заключению. — А просрочил отпуск?
— Плевал я, брат Алеша, на просрочку, — отстранял его Вульф, продолжая шагать.
— Ну нет, Федя, не плюй! Это, может, у вас, в Цесарии либо в Голландии наплевать; а у нас, брат, шалишь!
— Толкуй!