Теперь между девушками шла скрытая, глухая борьба из-за ожидаемого последнего радостного письма. Кто-то обрадует им Марью Дмитриевну? Дуня решилась пожертвовать наконец своей недоступностью и дать поцелуй почтальону, тем более что он ей нравился, лишь бы письмо прошло через ее руки.
"Пускай же тихоня останется с носом, — часто думала она, — а то вон какая, с почтальоном целуется! а еще говорит, что терпеть не любит мужчин, притворщица".
И она опять начала выбегать за ворота, все же развлечение для живой резвушки, которой не сиделось на месте. И почти всякий раз она ловила возвращающуюся с почты свою приятельницу, теперь же воображаемую ею соперницу.
— Из магазейна, Марья Семеновна? — спрашивала она ехидно.
— Из магазейна.
— Все шелки да гаруса подбираете к подушке?
— Нет, за конвовой иголкой ходила, вот она, — отвечает не менее ехидная Маша.
А сама думает с лукавой усмешкой: "Дожидайся… получишь после дождика в четверг… я уж была на почте".
Раз как-то Дуня опять столкнулась с почтальоном.
— Есть письмо?
— Зачем вам, Авдотья Никитишна? Вить вы не хотите от меня брать их.
— Нет, пожалуйста.
— А обещание исполните?
— Исполню.
— Побожитесь.
— Ей-Богу, исполню… Только не отдавайте Маше.
— А задатка не дадите?
Дуня со смехом убежала. В душе она была довольна своей смелостью… "Вот какая я храбрая… Что ж! Если тихоня целуется, отчего ж и мне не поцеловаться? Вить это все для благодетельницы, для Марьи Дмитриевны".
Наконец, как раз на Иоанна Предтечу, утром, не дождавшись письма, она собралась идти к обедне и только вышла в сени — почтальон в дверях! Она так и обмерла и от неожиданности, и от тайной радости, и от страху.
— Авдотья Никитишна! Вот вам письмо, — сказал почтальон тихо и нерешительно подал письмо.
— Спасибо вам… мерси.
Не успела она опомниться, как кто-то обнял ее…
В каком-то тумане, вся пылающая, она вырвалась и убежала в комнату. Щеки ее пылали, сердце колотилось….
Она наткнулась на генеральшу и чуть не сбила ее с ног.
— Что ты! Что ты, ополоумела?
— Марья Дмитриевна! Письмо! — сказала девушка, задыхаясь. — Вот оно… теперь все…
Думая, что в самом деле уже все сделано, Марья Дмитриевна также растерялась от радости.
— Давай, Дунюшка, скорей! Ох, и обрадовала, и напугала.
Письмо вскрыто. У Дуни подкосились ноги, и она села. Марья Дмитриевна с жадностью стала читать.
"Матушка! Дело мое по сю пору шло весьма хорошо и с отменным успехом, но теперь остановилось".
Марья Дмитриевна села. И ее ноги подкосились. Краска, покрывавшая было ее щеки, стала уступать место смертельной бледности.
"…Но теперь остановилось, — машинально читала она, — однако ж на хорошем пути, это потому, что проявились опять требования, на которые я не смел дать обещания без воли вашей, зная, сколь много уже стоит. Итак, теперь мне нечего здесь будет делать: до времени я решился в Москву отправиться, и если вы согласитесь на их требования, то, так как дело уже не токмо зачато, но почти уже совершено, лишь только на волоску висит, то буде согласитесь еще на потерю, вмиг кончится; но об этом надобно весьма вам пораздуматься, решиться или нет; к тому же предстали новые препятствия… я здесь размучился, имея дело с людьми весьма… Итак, я после этого письма, которое есть последнее, сам через два дня выеду из Петербурга в Москву и подробно обо всем вам уведомлю и изъясню. Я к делу прилагал все свои силы, в чем вас последствия дела могут уверить".