После облегчения души я от греха подальше забрал драгоценный «сидор» у Змея, и как раз в этот момент во двор торжественно въехал Гусев. Быстро поздоровавшись с попавшимся на пути Рыковым, Серега нашел меня глазами и, подскочив, принялся обнимать, похлопывая по спине и приговаривая:
– Ну, Илья, ну молодец, ну порадовал! Я уже наверх… – он ткнул пальцем куда-то в небо, – доложил о твоей находке! Это же надо! И сколько там этого добра?
– Чуть больше тринадцати тонн, но не это главное…
Я хотел сказать про пленного, но не успел, так как Гусев продолжил говорить:
– Понимаю, там еще документация какая-то вам попалась, но с ней спецы разбираться будут! А вы – крутите дырочки! И от меня лично вам всем – благодарность!
Еще немного похлопав меня по плечам, Серега, неожиданно став серьезным, понизил голос и спросил:
– Я надеюсь, вы там ничего не «затрофеили»? Учти, Илья, дело будет на таком контроле, что самая мелкая вдруг всплывшая цацка может всем жизнь испортить…
– Нет, все ссыпали обратно. Я же понимаю. Единственно – вот… – Мотнув вещмешком, я расстроенно пожал плечами. – Это сразу не скинули, теперь таскаемся как дураки с писаной торбой…
Гусев молча посмотрел на «сидор», зачем-то одернул китель и, издав горлом странный звук, ухватил меня за рукав и поволок в сторону ближайшей казармы. Там, зайдя в расположение и убедившись в отсутствии посторонних ушей, подозрительно ласково поинтересовался:
– Что у тебя в этом вещмешке?
– Я же говорю – один слиток, что мне ребята показывали, так и болтался с нами всю дорогу. Я о нем забыл, а потом вообще все резко завертелось, поэтому только сейчас и вспомнил про это золото. Но не это главное!
– Завертелось, говоришь, – прошипел Серега, после чего стал густо краснеть и, задыхаясь, расстегнул верхнюю пуговицу кителя. – Не это главное, говоришь?!
А потом командир стал реветь, как атомоход в тумане. В этом реве было все: и то, что он думает обо мне, и мысли о моей группе, и даже красочные описания нашего будущего, выданные исключительно в матерных и мрачных тонах. Я, помня себя десятью минутами раньше и отношение ребят к моему ору, спокойно стоял, не возражая, лишь кивая в нужных местах.
Но Гусев распалялся все больше, и в конце концов, когда мне это надоело, я начал орать в ответ. В запале даже пнул валяющийся мешок, ушибив себе палец, а после этого мы оба как-то быстро успокоились. Командир пытался еще чего-то вякать, но уже без души, а я, пообещав заслать его в пеший сексуальный маршрут, окончательно убедил Гусева в отсутствии у меня мыслей прикарманить этот долбаный кусок аурума. Потом мы помолчали, и командир, в знак примирения протянувший мне свою коробку папирос, спросил: