– Дальше можете идти сами. Там встретите босса. Вы явились довольно поздно для роли… э-э-э… старого приятеля. Но вы будете прощены, и, если попросите, вам даже заплатят авансом, коли вам удастся быть достаточно убедительным.
Честно говоря, сэр Герберт, я пребывал в недоумении. Могу заверить вас, что ни в моей шляпе, ни в сюртуке не было ровно ничего особенного (и то и другое отличалось достаточно строгим покроем), так что я пришел к выводу, что столкнулся, должно быть, с каким-то бредом или путаницей. Когда мой спутник добавил: «Комната куратора – прямо и направо, первая дверь; он вас там ждет», – я наконец набрался сил заговорить.
– Похоже, в силу каких-то причин, – сказал я, – вы усомнились, что я действительно доктор Иллингуорд. В таком случае вот моя визитная карточка. Дабы преодолеть ваши сомнения, будьте любезны взглянуть на первое издание ста страниц «Ночей», которое я принес показать мистеру Уэйду. Если тут имеет место добросовестное непонимание, я буду рад простить вас; если же вы сознательно ведете себя таким неподобающим образом, я буду вынужден сообщить данный факт мистеру Уэйду.
Произнося строгим тоном эти слова, я не мог не заметить, что лицо сего мужа обрело какое-то смущенное и растерянное выражение, он даже приоткрыл рот, хотя не произнес ни слова. Тем не менее, решив, что и сам могу найти комнату куратора, я двинулся дальше, сохраняя неколебимое достоинство, – пока не столкнулся с тем, что меня окончательно вывело из равновесия.
Хотя вы, без сомнения, знакомы с топографией музея Уэйда, должен объяснить, что, если стоять лицом к тыльной стороне, на стене справа, примерно в двадцати футах от центральных дверей, прорезана высокая арка с надписью «Галерея Базаров». Она представляет собой интересную, но с археологической и исторической точек зрения совершенно неправдоподобную реконструкцию базара или торговых улочек восточного города. Хотя могу сказать, что внешний вид был воссоздан довольно точно; хорошо подобранные источники освещения, от которых на эту фантастическую улочку падало сплетение теней, создавали театральную реальность. Посмотрев в этом направлении, я остановился не только потому, что у меня возникла беглая иллюзия, будто я в вечерних сумерках гляжу на улочку Исфахана. Я увидел стоящую на ней человеческую фигуру. Посередине улицы, покрытый паутиной теней, неподвижно стоял, глядя на меня, персидский дворянин в национальном костюме.
Сэр Герберт, я никоим образом не хочу ввести вас в заблуждение и торжественно заверяю, что говорю чистую правду. Конечно, больше всего меня поразила его одежда. На нем была национальная высокая меховая шапка; длинное его одеяние было из синего шелка с вышивкой, которое – в сочетании с белой рубашкой – говорило о его богатстве или о высоком ранге. «Зирджамах», или брюки, были из белого хлопка, но самой заметной приметой его звания был пояс черной выделанной кожи, который вместо медной пряжки, полагающейся всем придворным, был украшен орнаментом из граненых рубинов. Поскольку лицо его было скрыто тенью, я обратил внимание на его оливковую кожу лишь по контрасту с белками глаз. И неподвижность фигуры, и ее окружение заставили меня на мгновение поверить, что я вижу перед собой восковую фигуру, поставленную, дабы придать правдоподобие этой декорации. Но откровенно признаюсь, что ошибся. Событие было самым обыденным, но в этой обстановке оно оказало до ужаса неприятное воздействие, а именно: этот человек поднял и опустил веки.