Сушь рот дерет, в горле ком стоит, а Микитка уже и до болезни Егоркиной дошел, а после и до выздоровления. И до перемен, каковые никто из домашних замечать не желал. Слушает Брюс, кивает, белые колтуны парика качаются крыльями гусиными, губы тонкие, лягушачьи, шевелятся, нос кривится.
Некрасив колдун. Кожа темная, оспинами битая, лицо худое да костлявое, шея тонкая с кадыком выпирающим, а глаза серые, точно камень-гладыш, до скользоты рекою вылизанный. Глянешь в такие – мигом про все забудешь.
Но вот дошел Микитка и до смерти Егоровой, и до своего из дому ухода, и до деда лесного, который тайными тропами до самое Москвы довел. И только тогда ему замолчать позволено было.
– Интересно, – сказал Брюс, над бумагою своей склоняясь, взял инструмент – с виду как есть рогатина железная, на концах заточенная, – и принялся вымерять чего-то. Раз засечку сделал, другой, а на третий, лист насквозь проткнув, чертыхнулся.
– Кто она? – осмелился Микитка вопрос задать.
– Сирена, она же ундина, если по-немецки именовать, либо же русалка, сиречь дева водяная, каковая есть наполовину человек, а на другую – piscis... рыба.
Врет ведь, ничего-то в водянице рыбьего не было, обыкновенная девка, нет, не совсем обыкновенная, конечно, но...
– Момент. – Яков подошел к книжной полке и, проведя пальцем по томам, вытащил один. Положил на стол, торопливо перелистал желтые листы и, найдя нужный, поманил Микитку.
Книга пахла совсем как дядькин амбар по весне, когда от груд запасенного на зиму сена остается одна мелкая, поеденная мышами, смешанная с пометом, а зачастую и подгнившая труха.
– «Бестиарий», – сказал Брюс, нежно поглаживая сухие листы. Картинки были меленькие, но до того мастерски исполненные, что Микитка залюбовался. Сидит красавица на камне посередь моря, волны вокруг перекатываются, белой пеной сыплют на тело белое, пышное, на волосы распущенные, на хвост рыбий...
А под картинкой написано что-то, только Микитке не прочесть.
– И вот... – Брюс, послюнявив палец, перелистал страницу. А тут уже чудище, в каковом ничегошеньки человечьего нету. Голова без шеи прямо в плечи врастает, рот кривится, скалится, клыки обнажая, и руки кривые к Микитке со страниц тянутся. Отпрянул Микитка, да Брюс не позволил, уцепился за плечо и велел:
– Смотри. Запоминай. Сие есть облик истинный, каковой они остерегаются показывать. Ну а чтобы людей в воду заманивать и топить, они иной используют, красотой соблазняя.
– Как Егора?
Про себя Микитка промолчал, стыдно стало, что этакое чудище за красавицу принял.
– Не совсем. – Снова Брюс книгу открыл. Сперва Микитке показалось, что видит он клок волос, но пригляделся – нет, черви это, тонкие, длинные, расползаются из ладони чьей-то. – Сильф твоего родича сгубил, сиречь дух водяной, каковой есть larva, то бишь личинка настоящей водяницы. В воде плавают, здоровому не страшны, а больного, слабого ищут, заползают в рот или нос, а дальше происходит complexus, соединение двух составляющих – человека и сильфа. Поелику известно, что многие духи взрослеют быстрее, а человеческая dimidium... половина болезнью ослаблена, то с течением времени она полностью подавляется водяной. Вследствие чего дух полностью atus sum человек. Побеждает. Берет верх. И живет в теле, сил набираясь. Но чем дольше живет, тем больше его к воде тянет.