Луиза... там, в Петербурге, Никите казалось, что он влюблен, в очередной последний раз, когда для счастья, вечного, до смерти и даже больше, нужна лишь ее благосклонность. Добился, добыл, заскучал.
– Я не стану здесь жить! – возмутилась Луиза, надувая губы. Как она страшна. Белый парик пахнет мукой и жиром, вздымается волосяною башней, украшенной бантами и драгоценностями и оттого еще более отвратительной. Набеленное лицо со впавшими щеками и нарумяненными скулами в полумраке кареты выглядит пугающе, а подпертая корсетом грудь блестит от пота.
Да что с ним такое? Луиза красива.
Луиза растратила состояние первого супруга, теперь ищет второго. И в этом единственная правда, от которой не стоит открещиваться, – опасно.
Брюс учил, что, даже закрывая глаза, нельзя переставать видеть.
Брюсу Луиза не понравилась бы.
Брюс отрекся от ученика, выгнал, выставил и память затуманил, украл годы, прожитые в башне Сухаревой, знания обретенные. Что было? Куда подевалось? Как Никита Рябушкин, ученик колдуна, стал Ником Мэчганом, купцом английским, человеком богатым и деловым? Когда отпустила его Сухарева башня? И отчего, годы спустя, туманит память, искажает, рисует картины обманные жизни чужой.
Точно знает Никита, что чужой, но не знает, как избавиться.
– Если ты хочешь, чтобы я вышла за тебя замуж... – Лизка, захлопнув веер, принялась обмахиваться ладонью. – Ты должен понять, что такая женщина, как я, не способна обитать в этой глуши!
– Так значит, английский колдун английским не был? – Сушка в Пашкиных руках хрустнула, разламываясь напополам. – Вот прикол.
– Прекрати! Твой хруст мне на нервы действует. – Ксюха требовательно протянула руку и, получив половину сушки, сунула ее за щеку, отчего речь ее стала совсем невнятной. – И вообще пусть он рассказывает. Он обещал!
Взгляд, которым Вадик одарил и Пашку, замершего с видом непричастным, и Ксюху, и заодно Ольгу, которая к происходящему совершенно точно отношения не имела, не предвещал ничего хорошего.
– Что? – растерянно моргнула Ксюха, дожевывая сушку. – Что опять не так? Теть Оль, ты ж сама мне вчера сказала!
Сказала. Точнее, попыталась изложить факты честно и беспристрастно, чтобы Ксюха сама приняла решение, помогать Вадику или нет. И обещание в помощи передала.
А потом лгала, мучительно надеясь, что ложь эта незаметна. И дрожала, и тряслась, и полночи страдала угрызениями совести и собственным страхом, шепотом уговаривая себя же, что никакой Вадик не убийца. Доводы приводила и сама же их опровергала.
Юлька бы убила за такую самодеятельность, а Горгона так вообще живьем шкуру сняла бы, узнай, какой опасности, пусть лишь теоретической, подвергается ее внучка. Впрочем, сама Ксюха от происходящего получала явное удовольствие.