Стало быть, здесь-то он и натыкается на самообман.
Взять все сборники афоризмов за две-три тысячи лет, от Сенек римских и китайско-индуистских, и проследить, когда появляется само понятие (слово) «самообман».
То же самое — во всей мировой литературе классической. То же самое по другим религиям. В христианской, в собственно богословской литературе, точнее — в постхристианской, — эта проблема, как мне кажется, должна выявиться несравненно острее, чем в «первоисточнике».
Вообще: все проблемы теории, касающиеся человека (да я бы сказал, и жизни вообще), — не могут быть не только решены хотя бы приблизительно, но даже и поставлены правильно, если они не будут сориентированы на вопрос жизни — смерти. Это в равной мере (но, разумеется, по-своему в каждом случае) относится и к философии, и к социологии, и к истории, и к литературе, и к музыке, к искусству вообще, и к психологии. Особенно эта последняя, без такой сориентированности, обречена оставаться рефлекторно-механической.
Самосознание, самообман в самом чистом виде — дневники, исповеди. Одно дело — свое самосознание, свой самообман, своя исповедь, свое покаяние. Другое — изображение чьего-то, чужого самосознания, самообмана, исповеди, покаяния.
Связь одного с другим. Здесь есть, конечно, какие-то свои закономерности.
Секреты и тайны творчества. «Черный ящик»
Прошу извинить за якобы вульгарность сравнения. Что такое гений? Что такое человек вообще? Это три слагаемых, три множителя, три деления: сначала — «вход», вход всего, что было до него; потом, второе, — «черный ящик» — то, что происходит внутри гения и нормального человека; третье — то, что мы получаем от него, от гения и от нормального человека, в нашей реальной жизни.
«Вход», тайна главная (преобразования).
Мы обыкновенно знаем только «выход», то есть так называемые «произведения», то есть «героев», и, не отдавая себе в этом отчета, жаждем познать главных героев, то есть автора, либо в их низости (большинство из нас), либо в их одолении своей низости.
Не может Достоевский сделать ни шагу, ни на секунду продвинуться, если он не «сориентирован» по плану. Эта безумно, гениально анархическая художественная натура взорвалась бы, если бы у нее не было дисциплины плана. На выработку этой дисциплины он (как кажется) затрачивал не то что девять десятых, а ВСЕ свои силы. Но когда наконец вырабатывал, то, обессиленный, он вдруг воскресал…
А дальше — дальше мне абсолютно непонятное творчество. Никаких — по черновикам — следов этого творчества не находил. Знаю, диктовал подряд, сразу, непосредственно.