Он никак не мог понять, куда клонит Горецкий, и от этого чувствовал раздражение.
– Ого, вижу, что участие в рейде пошло вам на пользу, – поддразнил полковник, – вы стали меньше задумываться, теперь вы человек действия.
– Что здесь плохого? – обиделся Борис.
– Не сердитесь, голубчик, что-то я в последнее время расстроен. Старость, наверное, а в старости люди становятся болтливы.
– Оставьте, Аркадий Петрович, вам еще рано говорит о старости, – абсолютно искренне произнес Борис.
Горецкий откусил яблоко, пожевал задумчиво, потом, распробовав, улыбнулся:
– Хорошо. Русским духом пахнет. Как в детстве в имении у бабушки. Что теперь с тем имением?
– Известно что, – резко произнес Борис, – разграбили мужички, все ценное вынесли или сломали, сад вырубили. А может быть, и вообще сожгли весь дом. Либо же красные устроили в нем какой-нибудь Совет или ревком… Странно, что вы сомневаетесь – ведь я же рассказал вам, что сделали с имением княгини Задунайской.
– Да-да, – рассеянно пробормотал Горецкий, – и сколько таких имений по всей стране… Это же невосстановимо, этого никогда не вернуть… Дома, картины, книги…
– А людей? Сколько пропало людей? Это вас меньше волнует?
– Что-то вы, Борис Андреич, сегодня слишком агрессивны, – примиряюще улыбнулся Горецкий. – Я, знаете ли, соскучился, давно вас не видел, поговорить захотелось… А хотите я вам скажу, кто в этом виноват? То есть не в самой революции, а в том, что она стала возможна?
– Ну и кто же? – без особого интереса спросил Борис.
– Такие, как вы!
– Что-что? – Борис отставил в сторону рюмку и смотрел на Горецкого сердито.
– Именно: такие, как вы. Восторженная интеллигенция! Ах, свободы им захотелось, ах, царь – тиран и деспот!
– Да я никогда политикой не занимался…
– Вот-вот, политикой не занимались, а подпольную литературку-то небось почитывали.
– Было дело, – хмыкнул Борис, – да только глупость одна там была…
Борис вспомнил студента Ковалевского, который считался на курсе признанным революционером. Ковалевский ему никогда не нравился – уж очень был лохмат и неопрятен. Многих раздражала его манера стоять очень близко к собеседнику, дергая его за пуговицу тужурки и при разговоре брызгать в лицо слюной.
– А ведь не признались же, что глупость, не выступили открыто против Ковалевского! Еще бы, ведь руки бы не подали вам товарищи! А за что? За то, что дурака разоблачили?
– М-да-а, попробовал бы я тогда… А сами-то, прогрессивный профессор!
– Да уж, каюсь, совсем эти революционные идеи головы студентам заморочили… И какую манифестацию устроили, когда Ковалевского отчислили! И холуи-то мы царские, и сатрапы оказались… Хотя все знали, что Ковалевского отчислили за хроническую неуспеваемость, а все равно митинговали.