– Ты полный кретин, Сакс. И не делай угрожающего вида. Из тебя – убийца, как из меня любовник, – тут он противно хихикнул, но буквально через секунду его лицо снова стало серьезным. – Люди Дугласа знают, что ты здесь.
Эти слова ударили меня не хуже, чем разряд полицейского нейрошокера. Прошлое до сих пор жило во мне. Страх, липкими холодными лапами, охватил мое сердце, хотя я надеялся, что внешне он ничем не проявил себя.
– Ты, что такое городишь, старик. Никто…
– Я тебе уже толковал, что ты дурак… – снова завел свою шарманку Пупе.
Но мне уже было не до его болтовни. Если они знают обо мне, то от кого? Фил? Ему-то зачем? Сам вытащил…. Нет. Глупо. Мысли заметались, я уже не знал, что и думать.
'А если меня узнали, когда я выходил из такси, или по пути сюда. Пусть так! Но откуда знает Пупе? Я нахожусь в Пустоше, от силы, полчаса. Мать моя! Какой же я дурак! Да он меня на понт взял! Старый козел!'.
– Ах, ты старый пень! Если ты думаешь, что я тебе поверил, то ты сильно ошибаешься. Документ – или я тебе переломаю все кости! Шутки кончились, старик!
Одной рукой я схватил его за горло, придавив к стенке шкафа, вторую угрожающе поднял. Сейчас я был готов не только бить, но и убить его из-за только что испытанного мною страха. Старик, звериным инстинктом, ощутив мою решимость, струсил. Глаза суетливо забегали, с лица быстро сползла глумливая улыбка, ведь он, как никто иной, знал почти все о злобе и жестокости людей. Бросил взгляд на кулак, готовый опуститься на его голову, открыл рот, как… раздался стук в дверь. Условный стук. Страх, на время вытесненный злобой, снова возник. Еще сильнее сдавив худое старческое горло, другой рукой я выхватил 'Зверя' из кармана. Тепло рубчатой рукоятки вселило в меня некоторую уверенность.
'Неужели старик оказался прав?! Да нет же! Этого не может быть! Это просто очередной клиент!'.
Но сердце не желало успокаиваться, отчаянно колотясь об грудную клетку. Старик, не шевелясь и почти не дыша, смотрел на меня мутным взором, зная, что сейчас решается его судьба. Я видел страх, плескавшийся в его глазах, знал, что здесь 'на дне', где человеческая жизнь, особенно чужая, разменная монета, которой легко откупятся, лишь бы остаться жить самому. Мы оба это понимали, но я прожил на 'дне' всего восемь месяцев, а не жизнь, как Черный Пупе, поэтому, отпустив его горло, сделал шаг в сторону. После чего кивнул головой в сторону двери: – Иди, открывай.
Пупе некоторое время смотрел на меня, потом потрогал рукой шею, словно хотел убедиться, что она на месте, затем привычным движением смахнув слезу и медленной, шаркающей походкой двинулся к двери. Щелкнул замок. Я замер и напрягся. 'Что ж, я сделал все что мог!'.