— А у тебя, Бен, бывало бешенство? Апчхи! — Том, пивший крепкий эль, не удержался и, прикрывшись рукавом, громко чихнул.
Бен погладил его по спине:
— Будь здоров, голубчик. Ты меня удивляешь, Чарльз. Это выражение встречается в «Короле Лире», неужто не помнишь? На латинском — hysterica passio. Человек впадает в неистовство, матка поднимается все выше и душит сердце. А матка ведь от слова «мать».
— Но у мужчин нет матки.
— Зато есть другие внутренние органы. Они могут кровоточить.
— Моя мать вечно в истерическом состоянии. — Том допил свой эль и поднял руку, давая знать, что просит еще порцию. — Чуть что — сразу в слезы.
— Под действием сильных чувств организм вырабатывает особые соки. — Пробиваясь сквозь хмельной туман, Бенджамин силился развить свою мысль. — Тяжелая черная желчь поднимается в мозг. Вот вам и истерия.
* * *
Неделей раньше Мэри возилась на кухне, готовила на ужин почки; мать сидела рядом.
— Решительно не понимаю, — говорила миссис Лэм, — зачем надо непременно тушить почки со специями. Отчего их просто-напросто не пожарить?
Мэри вскрикнула от боли: она полоснула ножом по подушечке большого пальца. На разделочную доску закапала кровь. Чарльз без всякого интереса, просто от нечего делать уже некоторое время наблюдал, как сестра управляется с потрохами; он готов был поклясться, что порезалась она намеренно — хладнокровно перевела нож с почки на палец. При виде крови миссис Лэм взвизгнула и вскочила со стула. Она попыталась было взять руку дочери, но Мэри отвернулась, достала из ящика льняную тряпицу, быстро перевязала палец и взглянула на Чарльза. Ему почудилось, что глаза ее победно сверкнули.
После ужина, под тем предлогом, что без его помощи ей не перевести трудный пассаж из Лукреция, Мэри пришла к брату в комнату и села в изножье кровати.
— Знаешь что, Чарльз? Мне необходимо выбраться из этого дома.
— Почему, милая?
— А ты сам не видишь? Я здесь погибаю.
Ее слова немало удивили Чарльза. Заметив его изумление, она разрыдалась. Он потянулся к ней, но не коснулся ни волос, ни руки. Рыдания стихли так же быстро, как начались. Мэри утерла слезы тряпицей, которой был перевязан палец.
— Я говорю совершенно серьезно, Чарльз. Мне нужно уехать, иначе я сойду с ума.
— И что ты станешь делать? Куда направишься?
— Не имеет значения.
Прежде Мэри никогда не делилась с братом подобными переживаниями; ее слова потрясли и испугали его. Он не знал, что сказать в ответ. Конечно, можно было усмотреть в ее речах намек на то, что она хочет оставить — бросить — его, Чарльза, но такое толкование он сразу же отмел как абсурдное. Однако причина ее гнева и отчаяния оставалась для него загадкой. Он всегда считал, что сестра своим бытьем довольна, что ее жизнь с родителями, в привычном уюте, почти безмятежна. У Мэри есть время и почитать, и заняться шитьем. Она сама признавалась, что обожает вечерние беседы с братом, ждет их с неизменной радостью. Нет, невозможно принимать ее угрозу уйти из дому всерьез.