И вот теперь, глядя на другую сторону улицы, он ощутил какую-то светлую печаль и удивление от того, что эта девушка в белой блузке смогла его так глубоко тронуть. Поколебавшись, он решил к ней подойти, но он был небрит, грязен и чувствовал сильный запах собственного пота. «Черт, да не могу же я их всех поиметь», – подумал он, зная, что издали, даже в ярких лучах солнца, она только и могла рассмотреть изящный овал его лица, а не тонкие морщинки, которые показались бы ей знаком старости, увядания.
Она снова повернулась к детям, и это легкое, воздушное движение головы и тела, и сама сценка, представшая его глазам, когда девушка и дети сели на зеленый ковер травы, буквально обожгла его сердце. Под темно-зеленой шапкой дерева молоденькая девушка в белой блузке, закатанные почти до локтя рукава, два холмика ее грудей, золотая россыпь волос – этого он не мог больше вынести и быстро зашагал по Метцерштрассе к общежитию.
Эдди принял душ, побрился и, хотя уже опаздывал, все равно не пожалел времени на то, чтобы обильно присыпать розовым тальком все тело, шею и лицо. Он тщательно причесался, в очередной раз посетовав про себя на седину в висках, и надел офицерский мундир защитного цвета с нашивками, указывающими на его гражданскую должность, – зная, что в таком виде он будет выглядеть значительно моложе, чем в обычном штатском костюме.
В дверь постучали, и вошла фрау Майер. В банном халате. Это был ее старый трюк. Когда она знала, что Эдди принимает душ или ванну, она тоже принимала душ и, источая сладчайший аромат, входила к нему. Обычно это оказывало свое воздействие.
– У тебя не найдется сигаретки, Эдди? – спросила она, села на кровать и скрестила ноги. Эдди, зашнуровывая ботинки, кивнул головой в сторону стола. Она взяла сигарету из пачки, закурила и снова села на кровать.
– Что это ты сегодня такой красивый? Встречаешься с кем-нибудь?
Эдди замер, бросил изучающий взгляд на ее почти совершенных форм тело и на добродушное, с выдающимися вперед заячьими зубами лицо.
Все ясно без слов. Он схватил ее в охапку, вынес из комнаты и поставил на пол в коридоре.
– Не сегодня, детка, – сказал он, сбежал вниз по лестнице и вышел из здания. Его охватило сильное возбуждение, сердце бешено колотилось в груди. Он рысцой побежал по Метцерштрассе.
Не доходя до угла, перешел на обычный шаг и свернул на Курфюрстеналлее.
Он бросил взгляд вдоль проспекта. Под деревьями никого не было видно – дети ушли. Полоска травы под деревьями простиралась далеко-далеко, но ничто не нарушало гармонического сочетания травы и листвы. Его взгляд упал на то место на другой стороне проспекта, где дети скакали вокруг той девушки, и ему почудилось, что он смотрит на знакомую картину на стене, с которой вдруг каким-то таинственным образом исчезли все человеческие фигуры. Эдди Кэссин постучал в дверь ближайшего дома и на своем ужасном немецком поинтересовался о девушке, которая присматривала тут за четырьмя детьми, но никто ее не знал – ни в этом доме, ни в соседнем. Последний дом был общежитием для американских гражданских служащих, и Эдди узнал в открывшем ему дверь человеке парня, которого часто видел в «Ратскелларе».