— Следователя?
— И соучастников. Их сейчас привезут.
— Каких соучастников? — попробовала удивиться Ирка.
— Назвать фамилии? — любезно спросил дежурный. — Пожалуйста. Эдуард Бледных, он же Бледный. Гриша Желубовский, он же Грэг-артист. Виктор Рундыгин, он же Шиндорга. Разве не так?
— Откуда знаете?
— Всему микрорайону известно, с кем ты резвишься в Шатре.
Ирка тяжело переступила с ноги на ногу и вдруг села перед столом дежурного. Ее выпуклые губы показались Леденцову беспомощными; вроде бы она ими шевелила, но слова до него не долетали; видимо, не слышал их и майор, вглядываясь в эти неуклюжие губы. Вошел помощник дежурного и ушел, заглянул какой-то сотрудник, дважды отзвонил телефон… Ирка все сидела — то ли не знала, что сказать; то ли не знала, на что решиться; то ли испугалась сильно. И когда в дежурке никого не осталось, кроме них троих, она спросила неожиданно детским голоском:
— Дядя, что теперь будет?
— Следствие будет.
— Что же делать?..
— Надо было раньше думать.
— Дядь, отпусти меня…
— Ты что, на рынке?
— Бумаг-то еще не писали…
— Верно, не писали, — заговорил майор как раз тем голосом, которым торгуются на рынке. — А куда я дену потерпевшего?
Ирка глянула на Леденцова, как ему показалось, с любовью. Он ответил взглядом непримиримым и легонько тронул залепленную скулу, как бы намекая.
— А что… потерпевший?
— Он же заявление подал, он же требует тебя привлечь…
Ирка вновь посмотрела в угол с некоторым удивлением: неужели желтоголовый этого требует? Леденцов хмурился и молчал, будто не слышал.
— Зачем ему меня привлекать?
— Удивляешь, Иванова. Ведь человека избили и ограбили.
— А если он простит?
— Это с чего? — удивился дежурный. — Ты ж ему не мозоль отдавила в трамвае…
— А если он свою бумагу заберет назад?
— Если бы да кабы.
— Дядь, можно я с ним поговорю?
Майор соображал долго. И, поморщившись от незаконной уступки, бросил:
— Согласится ли он…
Ирка подошла к Леденцову. Он смотрел в пол и видел неженски крупные сапожки и джинсы, колом стоявшие на ней. Запахло духами; нет, не духами, а чем-то свежим и природным, вроде сырой древесины или наловленной корюшки.
— Парень, выйдем.
Леденцов расселся поосанистей, показывая, что он тут прочно и надолго.
— А? — потише спросила Ирка.
— Мне и здесь не дует.
— Выйдем, Боря, — прошептала она.
Леденцов поднял взгляд. Над нависшей ее грудью что-то безвольно говорили Иркины губы, а темные глаза показывали на дверь. Он надел кепку и вышел в коридор, преследуемый ее валкими шагами.
— Боря, я деньги верну…
— Только не надо песен!
— Чтоб я облысела, верну!