— У вас, Вадим Александрович, обывательское представление.
— Наоборот. Обыватель убежден, что ученые денно и нощно сидят у микроскопов или синхрофазотронов и выдают открытия.
— Обыватель также убежден, что вы ежедневно бываете в перестрелках и схватках.
— Перестрелки случаются редко, но схватки психологические — ежедневно.
— Зачем эти схватки моему сыну?
— Я и говорю, что вы хотите для него тихой заводи.
— Хочу, чтобы он ушел в науку.
Петельников помнил, что говорит с матерью. Ее сердцу веская логика что стихи голодному. Инстинкт материнства. Чтобы ребенку было легче, мягче, слаще… Но Петельников говорил не просто с матерью, а с матерью работника уголовного розыска; в конце концов, с умным человеком, ибо ум не глупость, его с лица не сотрешь и мимикой не прикроешь. Как же ее ум с образованием не одолеют пращурного инстинкта? Неужели большие полушария и дипломы тут бессильны? Тогда зачем они? И уж если она не понимает, то как спрашивать за воспитание с женщин простых?
— Людмила Николаевна, вы не знаете своего сына.
— Неужели вы знаете его лучше меня? — удивилась она, видимо, наглости Петельникова.
— Хотите, чтобы он ушел в науку… От кого? От друзей, от борьбы, от тяжелой работы?.. Истинный мужчина от всего этого не уходит.
— Я не к безделью его толкаю, а к интересной работе.
— Да он борец! Наукой может заниматься почти каждый, диссертацию может накропать любой грамотный человек… А бойцовская натура — редкость. Нам не диссертаций не хватает, а борцов!
— А мне сына не хватает! Я хочу, чтобы он не пропадал по ночам, неделями, бывал спокоен, не приходил в синяках, ел человеческие обеды… Я хочу, чтобы он жил нормальной жизнью. Что предосудительного в моем желании?
Ее лицо, казавшееся ему голубоватым, порозовело. И Петельников торопливо, в пылу этого разговора, подумал о странностях прекрасного. Леденцов очень походил на красивую мать. Но у сына всего было чуть-чуть больше: волосы рыжее, кожа белесее, нос длиннее, брови незаметнее. Уж не говоря про яркие, клоунские пиджаки и шутовскую речь.
— А кто будет колотиться здесь? — спросил Петельников.
— Вы.
— Так, а вы с Борей станете по утрам пить кофей, — едко согласился он, втягиваясь в запретный для себя спор.
— Вы же любите эту работу…
— И пусть я прихожу в синяках и не ем обедов. Меня вам не жалко. Я же не родной, я — пусть!
— Да, не жалко. Если бы не вы, Боря давно бы бросил милицию.
— Допустим. И пошел бы бродить с геологами, плавать с моряками, лазить в горы или опускаться на дно морское. Он натура клокочущая.
— Тогда пожалейте меня как мать! — Людмила Николаевна сердито тряхнула головой, чтобы удержать слабодушные слезы.