— Тетя Дуся спросила: ты песни про слонов знаешь?
— Про розового слона есть детская, про слонов в цирке… Ну и что?
— А теперь скажи: большая нам польза от этих слонов?
— Развлекают.
— Именно. А сколько ты знаешь песен про коров?
Леденцов попробовал вспомнить, но ни одной в голову не шло. Не сочинили или ему память отшибло? Впрочем, одну песенку вспомнил. «Что-то я тебя, корова, толком не пойму…» Издевательская, поэтому Мочину ее не назвал, понимая, что подобная ему и нужна.
— Не вспомнишь, не напрягайся. Как же так? Про слонов, которые нам до лампады, песни сложены. А про буренок, которые нас буквально кормят и поят, песенок не придумали. Вот тебе и ответ насчет социальной справедливости.
Сюда бы капитана Петельникова. Он бы от этой коровьей философии камня на камне не оставил. В случае чего, и врезал бы Мочину, — конечно, в порядке самообороны. И ребят бы увел. И черную бы икру с миногами съел.
— А добро? — решил прибегнуть к вечной категории Леденцов.
— Тут Дуся спросила: почему волка держат за хищника, а человека нет? Мясо-то сообща едим. Дуся ответила: потому что волчишка не догадался построить мясокомбинат, а жрет прямо сырье.
— А при чем доброта?
— Если человеки мясо едят, то какая доброта, мужик?
— По-волчьи живете? Чужого съедите, своему не поможете?
— Тебя как звать-то?
— Борис Тимофеевич.
— Желток его звать, — поправил Бледный.
— Желток, кому помогать?
— Так уж и некому?
— А ты мне покажи человека в горе. Под машину попал, дача сгорела, жена тройню родила… Я таких не знаю. Кому помогать? Бледному и Шиндорге? Они свое сами возьмут. Артисту? Ему папа поможет. Ирке? Пусть мужа делового ищет. Вот научить я могу.
— Люди бьются за добро и справедливость, — сказал Леденцов, понимая, что не спорит, а мямлит.
— Красивые словечки! Бой, схватка, битва, сражение… А смысл один: человек хватает человека за глотку и душит до посинения.
— Желток выпендривается, — пьяновато решил Бледный.
— Потому что не ест, — объяснила Ирка.
Их перепалку с Мочиным слушали вполуха. По столу гуляла бутылка финского ликера «Адвокат», который закусывали переспелыми грушами. Магнитофон крутил уже немодного эстрадного кумира Принса. Крошка, не сказавшая еще ни слова, угощала сигаретами «Данхилл» и «Кэмел».
— Ты будешь есть? — громко спросила Ирка.
— Он и не пьет, — вставил Мочин.
— И Грэг не пьет, — удивился Бледный.
— Мне утром в «Плазму».
— Прекрасная Ириша тоже не вкушает, — добавил Мочин.
— Она втюрилась в Желтка, — заухмылялся Шиндорга.
— Только не надо песен, — вяло бросила Ирка.
Леденцов быстро глянул на двух непьющих. Грэг сидел опустив голову, отчего упавшие вперед волосы делали его похожим на добрейшую овечку. Он явно тяготился застольем, думая о своей «Плазме». Ирка смотрела на Леденцова — втюрилась и поэтому не пила. А раньше, судя по репликам Мочина, они все тут напивались до положения риз. И в Леденцове все гикнуло от радости: двое из четверых не пьют. Это же пятьдесят процентов!