Леденцов испугался. Не смерти, которую, как и всякий оперативник, теоретически допускал. Но смерть он допускал в схватке с хулиганом, бандитом или рецидивистом; от ножа, пули или, в конце концов, от какой-нибудь заточенной железки. Разве был испуг, когда кубарем катился под ноги Петьки-охотника? Или когда перевернул на ходу такси, чтобы обезоружить и задержать жутких пассажиров? Но погибнуть от сопливых подростков… Замерзнуть в глинистом котловане, как пишут в протоколах, «от переохлаждения организма»… Впрочем, его могут найти случайные прохожие, — например, влюбленные, которые обожают бродить у воды…
И Леденцов похолодел, но теперь не от страха и не от воображаемой температуры, а от стыда. Его, оперуполномоченного уголовного розыска, лейтенанта милиции, находят в грязной воде, в мешке, с кляпом во рту… И везут в райотдел, с сиреной, к начальнику. «Товарищ полковник, пропавший лейтенант Леденцов обнаружен в котловане, где лежал, погруженный в воду». А он стоит мокрый, в глине и утиных перьях, и не может слова сказать — не из-за кляпа, а от дрожи и звона зубов…
— Поставьте меня, — хрипло попросил Леденцов.
— Пусть стоит, — разрешил Бледный.
Шиндорга его поднял, как манекен, и привалил к скелетным рейкам. Леденцов изучил степень своей свободы: он мог лишь вертеть головой.
— Бледный, я хочу сказать две мысли…
— Заткнись! — приказал Шиндорга, подступая.
— Обвиняемый имеет право на последнее слово, — сообщил Леденцов.
— Пусть речет, — согласился Бледный.
— Ребята, спасайтесь от Мочина.
— Дать ему залепуху? — спросил Шиндорга у Бледного.
— Пусть напоследок выскажется… Он же все молчал.
— Ребята, Мочин вас погубит.
— Мэ-Мэ-Мэ трудяга высшего порядка, — убежденно сказал Бледный, соглашаясь на этот разговор.
— Он работает только на себя.
— А на кого надо работать?
— Он же хапает!
— А кто отдает?
— Мочин обманывает девочек вроде этой Крошки…
— Сами хотят.
— Мочин подстрекает вас к воровству! Вы же сядете!
— А жизнь — это борьба. Вот мы и боремся.
— Сам же золотые часы содрал, — напомнил Шиндорга.
— И больше век не буду!
— Значит, станешь честным, идейным и принципиальным, как советуют газеты? — ехидно спросил Бледный.
— Неплохо бы стать!
— Тогда скажи, кто из них лучше: идейный и честный или безыдейный и жулик?
Леденцов чувствовал в этом вопросе какой-то подвох, но ему было не до тонкостей:
— Конечно, идейный и честный.
— Вон как заговорил, — удивился Шиндорга.
Бледный сорвался с места, прыгнув к пленнику. Белое око фонаря почти уперлось в глаза Леденцова. Он зажмурился, зная, что и лицо Бледного рядом, в досягании короткого выдоха.