— Ир, я перекрашусь…
— Ага.
— Ты только не плачь…
— Ага.
— Мы будем дружить…
— Ага.
Он взял ее за плечи и тряхнул так, что волосяной тяжелый валик рассыпался. Она не испугалась и не удивилась — только глаза теперь моргнули, как у живой.
— Ира, я тебя люблю…
Она рукавом отерла мокрые щеки и попыталась улыбнуться:
— Зачем… эти песни?
— Повторяю, я люблю тебя. Слышишь? — почти крикнул он.
— Чем докажешь, Боря?
— Женюсь.
— Как?..
— Я делаю предложение. Тебе семнадцать когда?
— Через неделю.
— Через неделю получим разрешение в исполкоме и подадим заявление в ЗАГС.
— Завтра это… повторишь?
— И завтра, и послезавтра, и всегда.
Она перестала плакать и вздохнула долгим и облегчающим вздохом. Леденцов сел рядом. Они как бы утонули в чердачной тишине. Никого и ни чего; лишь легонько поскрипывает дверь, тронутая невидимым потоком воздуха. Сентябрьское солнце отыскало-таки слуховое оконце и легло на шлаковый пол, отчего нетронутая пыль блеснула жарким золотом.
— Ты постовой милиционер? — почти боязливо спросила она.
— Нет.
— Гаишный?
— Я из уголовного розыска.
— Рядовой?
— Лейтенант.
— И форма есть?
— С иголочки.
— Тебе идет?
— Я в ней, как генерал.
За трубой-стояком зашуршал шлак. Леденцов напрягся, привыкший не доверять скрытым шагам, боязливому хрусту веток и тайному шороху. Но из-за стояка вышла дымчатая кошка.
— Сильва, иди ко мне! — велела Ирка.
Кошка безбоязненно подошла, вспрыгнула ей на колени и замурлыкала-запела на весь чердак.
— Ира, приходи в субботу ко мне домой, познакомлю с мамой…
Бледный ждал во дворе, подперев стену широким плечом. Видимо, леденцовское лицо показалось ему тревожным.
— Что Ирка?
— Легла спать.
Они вышли на улицу. На такси надежды не было, поэтому отправились на далекую автобусную остановку. Шли ни шатко ни валко. Бледный в свое ПТУ не спешил, а Леденцову мешали тапки, прыгавшие с босых ног; тапки ему мешали, и, казалось, будь вместо них подтянутые кроссовки — шагал бы он весело и беззаботно.
Леденцов недоуменно озирался и потирал наждачный подбородок. Что-то в мире изменилось. Улицы вроде бы не те: попрямели, построжали, понесли по своим панелям посерьезневших граждан; осень не та: все деревья без листьев, небо поднялось, воздух остудился, и ноги вот в тапках мерзнут; Бледный не тот: молчит, о чем-то думает, не бахвалится… Вся толкотня в Шатре и его хитроумное задание вдруг показались Леденцову игрой, которая только что кончилась на чердаке старого флигеля. Началось другое, серьезное, но что началось, определить он не мог.
— Глупа эта Ирка, — зло обронил Бледный.
А спасал, дверь корежил. И сейчас о ней думает, об этой глупой Ирке… Лейтенант посмотрел на его четкий профиль, сообразив, что причины Иркиной выходки Бледному неведомы и никто из ребят не знает о причастности Леденцова к милиции. Значит, жизнь продолжается — Шатер существует.