Самых сильных ударов противника Балашов ожидал не на правобережную «бригаду Ивакина», которая вместе с артиллерией прикрывала отход на новый рубеж. Балашов знал, что немцы не любят бить в лоб. Он ждал атак с северо-запада на части Старюка и Дурова, а больше всего — с левого фланга на Волынского и Чебрецова.
Но настоящих боев с фашистами, вопреки ожиданиям, нигде на новых рубежах еще не завязалось. По всей новой линии обороны шла только ружейно-пулеметная перестрелка да мелкие стычки с разведкой фашистов, которая тут и там появлялась из-за холмов, усиленная небольшими танковыми группами. Танки взбегали на холмики, застывали, как бы принюхиваясь к новому рубежу обороны, издали давали несколько выстрелов и скрывались. Только пять штук из них в течение дня попали под меткий огонь орудий прямой наводки.
— Ну чисто собаки! — говорили о них бойцы. — Полает-полает — да в подворотню!
В этих замечаниях слышалось даже как бы презрение...
Переход на новый рубеж, пополнение частей бойцами чужих разбитых или отставших дивизий, не широкий на этой излучине Днепр, который лег между ними и противником все-таки водной преградой, да и пережитые бои — все это вместе как бы придавало бойцам сил и смелости. Им казалось, что самое трудное позади, им самим казалось, что больше уж они не страшатся танков, после вчерашних атак, когда столько их уничтожили, а вчерашняя паника представлялась просто нелепостью.
Последнее ощущение тревоги за лично свою ответственность перед высшими штабами ушло из сознания Балашова с того момента, когда он самостоятельно отдал приказ об отходе войск армии на запасной рубеж. Все беспокойство его с той минуты было обращено на реальную обстановку, на спасение из беды людей и военной техники.
Но именно то, что нигде по новому рубежу за весь день не возникло серьезного боя, вызывало у него самые сильные опасения. Ведь если фашисты бросили в битву танковую массу, достаточную для прорыва фронта, и если она до сих пор не ломится дальше, то это могло означать, что гитлеровцы предпринимают обходный маневр. Теперь важнее всего было восстановить взаимодействие с соседними армиями, а он ни справа, ни слева не мог найти стыков. Создавалось ощущение, что армия словно «висит в воздухе».
Что же он, Балашов, силами одной покалеченной армии мог тут поделать? Как преградить путь фашистам?! Он приказал во все стороны разослать разведку для определения направлений главных наступающих сил противника.
Нет, Балашов не сомневался в себе, в нем не было колебаний. Он не стремился переложить ни на кого ответственность, но все-таки ощущал потребность в том, чтобы поговорить, посоветоваться, выслушать чье-то другое мнение, прежде чем решиться на шаг, который определит судьбы такого множества тысяч людей. Непрерывные налеты фашистской авиации на Вязьму тревожили Балашова как попытка разрушить коммуникации и лишить войска возможностей дальнейшего отхода. Было необходимо решительно действовать. Балашову не хватало сейчас и вечного спорщика Острогорова и Бурнина, с которым он уже привык разговаривать, даже не в порядке совета, а как бы оформляя свои мысли, в процессе изложения их Бурнину. А полковник артиллерии Чалый, назначенный начальником штаба, был человеком новым и Балашову почти незнакомым.